Не видеть, не слышать, не встречаться с тем, кто окончательно разрушил все хорошее, за что я отчаянно цеплялась в нем. И даже не поступком – он никогда не был белым и пушистым, – а тем, кем был на самом деле.
Я пыталась его понять. Все это время пыталась. Когда он не обращал на меня внимания и отделывался сухими, ничего не значащими фразами. И когда вдруг оживал, делался человечным. И когда замыкался, ощеривался жестокостью и ненавистью. Я пыталась понять, когда он якобы пристрелил Джуна. Оправдывала его в ситуации с Антоном и кое-где была ему даже благодарна. Да, во многом есть и моя вина, но…
Сегодня казалось, что я докопалась до причины его такого странного поведения. Сегодня, когда нечаянно стала свидетельницей его прошлого. Особенно, когда нащупала маленькие камушки, вшитые под кожей. Тринадцать алмазов, сложенных в старославянскую букву «Я». Тринадцать алмазов, намертво вросшихся в поджарое тело еще двенадцатилетнего мальчишки. Родовая печать, которой он гордился. Я тогда не понимала, а теперь точно знала – гордился. А еще помнила свой восторг, когда маленькими пальчиками водила по странному узору. А он хохотал, будто боялся щекотки, и рассказывал что- то. И хвастался по секрету, что отец вот-вот должен наконец взять его в мастерскую, где творят настоящие ювелиры – художники.
А потом он подарил мне куклу. Смешную рыжеволосую Пеппи. Это была наша последняя встреча. А семь лет назад я отдала эту куклу юной скрипачке.
Вздыхаю, понимая, что я сама вычеркнула из памяти то светлое, что помогало мне бороться, когда умирала мама. Что не давало сойти с ума от ее агонии. Вычеркнула счастливое детство вместе с куклой, о которой мама неустанно напоминала, пока была здорова. А я до сих пор не знала, почему мы больше не виделись с Ямпольскими. Тогда, в детстве, папа говорил, что так надо. Кому надо? Спросить, что ли? Так много вопросов хочется ему задать. Так много, что это желание подстегивает подняться, выключить воду, закутаться в полотенце и добраться до телефона. На ходу вытираюсь, высушиваю волосы, натягиваю джинсы и водолазку, пряча под высоким воротом красные следы пальцев, забираюсь с ногами на кровать и набираю папу.
На маленьком экране телефона спустя некоторое время появляется лицо папы. Он улыбается, и в его карих глазах теплится счастье. И не заметно, что он болен.
Чувствую, как невольно расплываюсь в улыбке. И сердце щемит непрошеной нежностью.
– Привет, пап, – и голос дрожит.
– Что случилось, дочь? – папу не провести. С детства с первого взгляда мог угадать мое настроение. Только он.
– Я замуж вышла, – решаю начать с главного.
– Поздравляю, – на редкость спокойно отвечает папа. – Чего так долго молчала? Думал, не скажешь уже…
Я перестаю дышать. Смотрю на экран, на изменившееся лицо папы с немым укором, и не верю собственным ушам. Он знал? Знал! Но как? Кто?
Похоже, я спрашиваю вслух.
– Марк приезжал, – отвечает папа.
Он садится на кровати, и на мгновение в его чертах пролегает тень болезни. Выздоровление идет не так быстро, как хочется. Донорское сердце приживается плохо, без лекарств пока никак. Если бросить терапию – произойдет отторжение. Я знаю – Марк рассказал, хотя папа настойчиво просил этого не делать. Он сильный и гордый – ни за что не признается в собственной слабости. Не хочет быть обузой. До сих пор считает себя виноватым за мое потерянное детство.
– Он очень сильно тебя любит, – тихо говорит папа, будто боится быть подслушанным.
– Когда? – выдыхаю и тоже отчего-то шепотом. Его последние слова предпочитаю не слышать. Как не вспоминать последние слова Марка. – Когда приезжал?
– С неделю назад.
Это когда я сбежала с Антоном, получается? Ездил к папе, чтобы что? Искал?
А папа вновь улавливает мое настроение.
– Ну и чего ты там себе навыдумывала уже, дочь?
Мотаю головой. Ничего я не придумываю. Потому что уже не знаю, что придумывать.
– Марк рассказал мне о вашей свадьбе.
Интересно, что же он рассказал? Что придумал? Или, может, правду сказал?
– И знаешь, дочь, я рад, что вы вместе.
И на потрескавшихся губах играет улыбка, которая странным образом омолаживает его. Стирает следы болезни. Возвращает в то время, когда мама была здорова. Когда у нас была семья.
Я горько улыбаюсь. Чему радоваться? Если бы он только знал, что из этого вышло. Но я ничего никогда ему не скажу. Незачем ему знать, почему я вышла замуж. И каким монстром стал тот маленький мальчик, которого папа знал.
– О чем задумалась, дочь?
– Почему ты мне тогда не рассказал о Марке?
Папа задумывается, не понимает, о чем я. А я спешу ему объяснить.
