Кольцо красивое: серебряная лоза с крупной черной виноградиной. Изящное, и камень отливает алым в робких солнечных всполохах. Я завороженно смотрю на него, холодящего кожу ладони, не в силах пошевелиться. Пульс барабанит в висках, и жар краской заливает лицо.
– …Смотри, – жилистые мальчишечьи руки забрасывают беловолосую девочку на плечи, и они подходят ближе к огромному портрету в каменной гостиной. Девочка вцепляется пальчиками в чернющие густые волосы, всматривается в худощавое лицо женщины в длинном платье. Она сидит в кресле у камина и смотрит как-то так, что девочке хочется – я помню – спрятаться. И она прижимается к затылку мальчишки, обхватывает ручками его за шею. Он смеется. – Ты не туда смотришь.
Девочка кивает и смотрит ниже, на сухопарые пальцы женщины, на которых полыхает чернотой круглый камень.
– Это черный агат, – говорит ее спутник тихо, но с восхищением. – Очень редкий камень и очень дорогой.
– Обалдеть… – шепчет девочка, разглядывая тонкую лозу, обвившую палец и виноградными листьями укрывшую агат.
И картинка меняется, перенося меня на берег круглого, как монета, озера.
– Это кольцо носят все женщины нашей семьи. Традиция такая, понимаешь? Моя бабушка говорила, что женщины, которые носят это кольцо, – самые счастливые, – рассказывает он, уже лежа на берегу озера и жуя травинку.
– Мак, – девочка забирается на него, подпирает ладошками голову, а локти упирает мальчишке в грудь. Он притворно кряхтит и не обидно возмущается, что девочка стала тяжелая и пора бы перестать ее кормить пирожными тети Юли, – а мне ты тоже дашь такое кольцо, когда я выйду за тебя замуж?
Он смеется, легко подхватывает и тянет к озеру. Девочка верещит и брыкается, рождая снопы брызг. Но ему не увильнуть от ответа. И она требовательно повторяет свой вопрос, когда, обтерев ее полотенцем, мама все-таки отпускает.
Мак садится на траву, смотрит внимательно, как на равную. А ведь ему уже двенадцать! А ей всего четыре – и гордость распирает, что у нее такой замечательный друг.
Он объясняет, что она еще маленькая и когда вырастет, то обязательно встретит своего принца. А белокурая девчонка не слушает, упрямится, потому что ей никто не нужен, кроме него.
– Какая же ты еще глупая, пташка моя, – вздыхает, сгребая ее в охапку.
– Я умная и я тебя люблю, – бурчит, уткнувшись в его футболку, пропахшую земляникой.
– Говорю же, глупая, – улыбается он и ерошит волосы. – Давай я тебе куклу сделаю, хочешь?..
Какой девочке не хотелось куклу?! Мак делал ее три дня, и все дни я путалась у него под ногами, заглядывала, как он кроит платье или пришивает пуговицы. Как рисует глаза и смешные веснушки, как заплетает косы. Он и мне косы заплетал, с бирюзовыми лентами, как у Пеппи.
В то утро, когда я получила-таки Пеппи, мы уезжали. И Мак долго обнимал меня, говорил что-то, словно прощался навсегда. Тогда же он сказал, что у Пеппи агатовое сердце, теплое и доброе, как у меня. И я обязательно буду счастливой.
– Мы, наверное, не скоро увидимся, – говорил он, присев на корточки напротив. – Поэтому у меня есть для тебя подарок. Что-то особенное, как то кольцо, помнишь?
Киваю. Я обожала подарки.
– Но я хочу его подарить, когда ты станешь взрослой. Когда тебе исполнится восемнадцать, ты найдешь его и вспомнишь обо мне. А пока он побудет у Пеппи, ладно?
Я хмурилась, сомневаясь, стоит ли так долго ждать.
– А если я забуду?
– Ну ты же любишь меня, – подмигнул он.
– И не разлюблю, – отрезала, воспринимая всерьез его слова.
Только вряд ли он в свои двенадцать воспринимал всерьез меня. Да и я. Что я могла знать о любви в четыре года?
– Значит, не забудешь. Только пусть это будет нашей тайной, договорились?
Я кивнула и забралась в машину. И еще долго смотрела в заднее стекло на удаляющегося мальчишку, в котором заключался весь мой мир…
И этот мир рухнул в одночасье, когда папа заявил, что больше мы не будем бывать у Ямпольских и не будет в моей жизни земляничной поляны, посиделок у круглого озера, прогулок на рыжей пони и Мака. Помню, что даже сбежать пыталась. И ревела долго. А потом я пошла в школу, у меня появились друзья, новые заботы, и мальчик со странным именем Мак поблек в моей памяти, пока не исчез вовсе. Лишь редкие мамины истории выуживали из памяти последние слова Марка. А когда мама заболела – я обо всем забыла.
И теперь я смотрю на кольцо, которое он все-таки подарил мне, и ничего не понимаю.
Оборачиваюсь, но Регина и след простыл. А в памяти всплывают слова папы о давней любви Марка ко мне, и слова Марка об измене, и его странный взгляд, словно он не здесь. И я понимаю, что не меня он душил, не меня видел перед собой, если вообще кого-то видел.
Я сжимаю кольцо и тороплюсь найти Марка. Спросить, рассказать, вытрясти из него всю правду. Поговорить, наконец, нормально. Надоело
