— Я добрый христианин, и согласно обычаю, всегда оказывал приют единоверцам. Мы имели дело с португальскими купцами, которые часто останавливались в моем доме. Однажды, с ними прибыл некий Луиш Нуньес, знатный кабальеро из Лиссабона. И случилось страшное… Он околдовал мою девочку — не иначе злыми чарами, другим я не могу объяснить произошедшее — и они сбежали прямо перед ее свадьбой… Я думал, Самир лишится разума, настолько тяжело он воспринял это предательство. Мальчик даже дал обет безбрачия и поклялся не прикасаться ни к одной женщине, пока не найдет Земфиру. Со временем он пришел в себя, стал мне опорой и готовился принять наше семейное дело в свои руки, но тут пришло известие от тебя, благородный эмир. Мы бросили все и отправились сюда. Клянусь, Самир ничем не выказывал свои намерения, наоборот, он кротко уговаривал Земфиру вернуться…
— Да… так и было… — мрачно подтвердил капудан. — Он даже читал ей стихи…
— Дочь всегда отличалась своенравием, а Самир, несмотря на свой ум и рассудительность, был излишне горяч… — печально продолжил купец. — Почтенный Хасан здесь ни при чем, вся вина на мне. Совсем недавно я проводил в последний путь возлюбленную жену, а сейчас лишился своих детей… И теперь мне незачем жить. Прошу тебя, эмир, прекрати мои страдания своей рукой… Так будет справедливо…
Старик стал на колени и опустил голову. В воздухе повисла тяжелая тишина, прерываемая только шелестом волн и далекими криками чаек.
«Всех… всех порубить, к чертям собачим! Ну, давай, тряпка! Никто не может так оскорблять конта д’Арманьяка, и похрен, кто виноват, а кто нет. Ответят все… — давно не проявлявший себя настоящий бастард дико орал в моей голове, словно вампир, требуя крови. — Ну же! Да как они смели!..»
Мозги даже услужливо подсказали траекторию, по которой волнистый клинок эспады упадет на шею Гассана, продолжая движение, крутнется в полувольте и самым кончиком перерубит горло капудану. Мосарабы держат на прицеле остальных, достаточно будет одного залпа. Поваров прирежут близнецы. Кровь смоет все: злость, обиду, ненависть…
Сопротивляться настоящему хозяину тела уже не было сил, я поднял голову, приготовился к движению, но неожиданно увидел на заднем плане, как незадачливого охранника, испугавшегося звука выстрела, оттащили, заломив руки, в сторону и поставили на колени. Коренастый сарацин с рваным шрамом через все лицо коротко пробормотал молитву, блеснула кривая сабля, раздался тупой хруст и, расплескивая по сторонам алые брызги, бритая голова покатилась по камням.
— Надо жить, старик… — чужим, хриплым голосом пробормотал я, совершенно неожиданно для себя. — Возвращайся домой, похорони детей и найди о ком заботиться… А ты… — я полуобернулся к капудану, — ты… я не вижу твоей вины…
— Мудрость эмира равна его благородству и доблести, — сдержанно поклонился мне Хасан. Лицо его так и осталось непроницаемым, но в глазах сарацина плеснулась радость облегчения.
Я еще нашел в себе силы подойти и прикоснуться губами ко лбу Земфиры, закрыл ей глаза и побрел к баркасу. Что было дальше — просто выпало из моей памяти. Очнулся уже в своей каюте от чьего-то горячечного шепота.
— Господин… я должен вам сказать… должен… простите… — предо мной стоял Энвер Альмейда, согнувшись в полупоклоне и держа сложенные ладони перед своим лицом.
— Говори…
— Господин, я знаю… — мосараб запнулся. — Я знаю, как вам тяжело… Поверьте, я это понимаю. И тем сильнее мое восхищение вашей мудростью…
Я почти не слушал его, пытаясь сорвать с фляги с арманьяком заевшую крышку. Но смысл сказанного Альмейдой все же понял и оценил.
Мосараб откланялся и вышел из каюты. За ним выскользнули близнецы, предварительно уставив стол закусками. А я, наконец, содрал крышку и, расплескивая по столу янтарные капли, набулькал себе родового напитка в стопку.
— Ой-ей… мамочка… ой-ой-ой… мамочка, родненькая моя…
Сначала я подумал, что сошел с ума. И от этого чуть не сверзился со стула. Что за хрень? Точно спятил. И не мудрено…
— Ой, горюшко мне, горюшко, из огня да в полымя… ой-ой-ой… — раздавался в каюте жалобный тихий женский голосок. — А страшный-то како-о- ой… носище длинный, очи бесноватые, усищи торчать, патлы расхристаны, видать, злющи-и-ий, прям страсть… ой-ой-ой… ли-и-ишенько мне…
— Мля, белку поймал… — Я с силой двинул себя кулаком по лбу и хватил арманьяка прямо из фляги.
Точно белка… вот уже на русском языке кто-то болтает — хотя и дико архаичном, но на русском! Скоро и черти зеленые поскачут. Стоп… какая белка… я вроде не в запое. Только собираюсь…
Жгучее пойло подействовало. Мозги немного пришли в порядок, и я наконец сообразил, что причитают за ширмой, отделяющий спальный закуток от остальной части каюты.
— Видать, тоже басурманин, али еще какой нехристь… Ой-ой-ой!..
Я подскочил к ширме и с треском сдернул ее в сторону…
— А-а-яй!!! — Тоненькая фигурка, закутанная в шелка с головы до ног, соскочила с кровати, забилась в угол и тоненько заверещала девчоночьим голосом: — Ай-яй-яй!.. Не замай меня, дядечка, не замай, я песни тебе петь буду, сказки рассказывать, тока не замай…
