Схимники. Четвертое поколение

– Я не знаю, что на нас нашло. Просто мне вдруг показалось, что вы предали учителя, связали и привели к Императору. Мы нашли обрывок веревки, множество следов…

– Связать-то связали, да не Искателя, а императорских учеников.

Братья ушли, оставляя меня наедине с учениками, старыми и новыми. Гордец, как всегда спокойный и непоколебимый, ни о чем меня не просил. Он уже мог считаться моим учеником. Точно так же в свое время Схимник принял Псеглавца, дав ему столь странное прозвище, закрепившееся потом за всеми сторожевыми псами антского народа. Гордец знал об этом обычае.

Кислота и Самота уговаривали меня недолго. Я остановил поток слов взмахом руки. В конце концов, последнее дело – переучивать чужого послушника. С другой стороны, я чувствовал ответственность перед погибшими братьями. Не мог отказать Самоте, которого направил ко мне Атаман, предчувствуя недобрый поворот в своей судьбе. А раз так, то и Кислоту отсылать не было повода.

Старые ученики активно обсуждали, кто какими дорогами сюда добирался. Больше всех возвращению Малышки обрадовался Зануда. Для него это стало чем-то вроде последнего испытания сестры, прошагавшей рядом столько дорог. Настороженно смотрел на все это Недотрога, зачем-то оставленный Мечтателем у нашего костра.

Сейчас уже казалось, что убийцы никакого нет. Но Кислота вдруг начал рассказывать, как он с помощниками рассуждали о том, кем он может быть. Ученики заспорили, начали рассматривать каждого подозреваемого под разными углами. Недотрога обиделся, когда промелькнуло имя его учителя. Начал доказывать, что, как бы иногда ни был Император жесток, схима для него превыше всего, и братьев он убивать не стал бы.

Этот разговор явился настоящим пиршеством для моего разума. Новые идеи так и сыпались со всех сторон. И пусть многие были абсурдными, нелепыми. К примеру, та, что убийцей мог стать Палач. Я-то знал своего покойного друга. Ошарашило меня известие о смерти Ловца и Егеря. Лишь про Ведьму так никто ничего и не сказал. Сейчас я понимаю: все щадили мои чувства. Не знали, как эта весть отразится. Малышка отделилась от остальных, достала перо, чернила и бумагу. Я незаметно придвинулся к ней и заглянул через плечо. Строчки, написанные неразборчивым почерком, ложились на желтоватый лист одна за другой.

Время осенью напополам расколото,
В золотом багрянце видит сны.
Вот беда – я ненавижу золото.
Мне по нраву серебро Луны.

Та же что ни ночь, но все же разная,
Правит в звездной россыпи Луна.
Словно дева юная, прекрасная
И непостоянная она.

Только лишь в ее воспоминаниях,
Словно росчерки слепой судьбы,
Тропы, где бродила стая давняя,
Где легли когтистых лап следы.

Сколько было нас, безмолвных странников,
Не боящихся идти за неба край?
Нас, людьми отвергнутых изгнанников,
Прочь ушедших от двуногих стай.
Осенью особенно мне хочется,
Чтобы снова было, как тогда.
Взблеск клыков прогонит Одиночество!
Только вот, увы, не навсегда…

Тень среди деревьев бледным призраком —
Белый мех и блеск колючих глаз.
Ты узнай меня по этим признакам,
Я такой же, как и в прошлый раз.

Тихий лес под ветерком качается.
В шорохе не слышна поступь лап.
Холм среди деревьев возвышается…
Я пришел, я все еще не раб.

Ты, непостоянная красавица,
Что купает в серебре земную твердь.
Полный лик мне больше прочих нравится.
Для него я снова буду петь.

На душе тоска болотной тиною.
Одиночество подкралось, словно тень.
Поднимаю к небу морду длинную…
Вот чего я жаждал каждый день!

Те, двуногие, от ярости пусть бесятся,
Пусть дрожат, боятся – все равно!
Что в душе у волка не уместится,
Изливать тебе заведено.

Словно кровь из раны в сердце точится,
В песне волчья древняя печаль.
А внизу, в засаде Одиночество.
Полуночного певца ему не жаль.

Спрячь кривые когти ты до времени.
Чаша неба звездами полна.
Подожди, мой враг и спутник преданный!
Я не твой, коль полная Луна[2]^.

– Странные образы, – заметил я.

– Волчий вой, – тихо ответила она. – Все время, пока мы шли по твоему следу через плато, нас преследовал волчий вой.

– А может, не такой уж и волчий? – предположил я. – Может, это тот, кто на нас охотится? Иначе как объяснить ваше сумасшествие…

– Все равно. – Она вдруг скомкала бумагу и бросила в костер.

– Что ты делаешь?

– Ерунда все это. И на музыку не положишь. Слишком все криво, затянуто и нудно.

Разговор постепенно перешел на тему души. Зануда захлопнул почти дочитанную книгу и присоединился к нему. Он одобрительно кивнул, когда Самота связал в цепочку понятия «душевный», «боевой дух» и «душа», добавив к ним еще одно – «духовенство». Так называли раньше служителей высших сил.

– Ну я думаю так, – подвел он итог. – Тело наше создано из частей этого мира. И распадается на эти части после смерти. Вы все видели разлагающиеся трупы. Постепенно плоть становится тем, чем была до того, как стать человеком.

– Как это? – не понял Недотрога.

– Смотри: мать, когда носит в чреве ребенка, ест за себя и за него. Но то же мясо – плоть животных, которые, чтобы вырасти, питаются травой, а чтобы росла трава, нужна земля, вода, солнечный свет и воздух, которым все мы дышим. Все это – части мира. Из них состоят деревья, звери, птицы и