— Я здесь, Дэн. Жду.
— Саймон, — продолжает Дэниэл строго, — ты хоть можешь представить, каково мне здесь? Мама совсем спятила, в полицию заявить хочет. Я тут стараюсь вовсю, говорю ей, что ты образумишься, но дальше тянуть некуда. Тебе всего шестнадцать, несовершеннолетний. И по закону тебя положено разыскивать.
Саймон всё плачет, привалившись к столу.
— Сай!
Саймон утирает ладонями щёки и осторожно вешает трубку.
К концу мая Клара успела заполнить десятки анкет для соискателей, но на собеседования её пока не зовут. Город меняется, и самого интересного она не застала — ни хиппи, ни театра «Диггеры»[14], ни ЛСД-тусовок в парке «Золотые ворота». Она мечтала играть на тамбурине и слушать Гэри Снайдера[15] на стадионе для поло, но сейчас парк наводнили гомосексуальные проститутки и наркоторговцы, а хиппи остались бесприютными. Деловой Сан-Франциско её не принимает, да ей и не надо. Она обходит феминистские книжные магазины на Мишен-стрит, но продавщицы презрительно косятся на её легкомысленные платьица; хозяйки кофеен — лесбиянки — даже цементные полы клали своими руками, а теперь им помощь не нужна и подавно. Скрепя сердце Клара обращается в бюро по найму.
— Нам нужно хоть как-то перекантоваться, — утешает она Саймона. — Нужно что-то несложное, чтобы быстро заработать. Необязательно что-то для нас значимое.
Саймон вспоминает про клуб на первом этаже. Он не раз проходил мимо вечерами, когда там полно молодёжи и пурпурный свет слепит глаза. На следующий день он курит на крыльце, и наконец к дверям подходит мужчина средних лет — не выше полутора метров, огненно-рыжий — со связкой ключей.
— Здравствуйте! — Саймон затаптывает окурок. — Я Саймон, живу здесь, наверху. — И протягивает руку.
Коротышка щурится, жмёт её:
— Бенни. Чем могу помочь?
Интересно, кем он был раньше, до приезда в Сан-Франциско? — думает Саймон. Смахивает на актёра, с ног до головы в чёрном — кроссовки, футболка, джинсы.
— Я ищу работу, — отвечает Саймон.
Бенни толкает плечом стеклянную дверь и, придержав её ногой, пропускает Саймона.
— Хмм… работу? Лет тебе сколько?
Он расхаживает по залу: щёлкает выключателями, проверяет дым-машины.
— Двадцать два. Я мог бы стоять за стойкой.
Саймон думал, что это звучит солидней, чем «быть барменом», но, как видно, ошибся. Бенни, усмехаясь, подходит к стойке, расставляет табуреты.
— Во-первых, — отвечает он, — не ври. Сколько тебе — семнадцать? Восемнадцать? Во-вторых, не знаю, как там у вас, а у нас в Калифорнии нельзя «стоять за стойкой», если тебе нет двадцати одного, а я не хочу из-за смазливого новичка лишиться лицензии. В-третьих…
— Ну пожалуйста… — Саймон в отчаянии: если он не найдёт работу, а Герти продолжит его искать, делать нечего, придётся вернуться домой. — Я здесь недавно, и мне нужны деньги. Я на любую работу согласен — полы буду мыть, печати на руки ставить. Я…
Бенни делает ему знак замолчать.
— В-третьих. Если б
— А куда бы поставили?
Бенни молчит, упершись ногой в перекладину табурета. И указывает на одну из лиловых платформ, расставленных по залу через равные промежутки:
— Вон туда.
— Правда? — Саймон смотрит на платформы, каждая высотой больше метра и почти метр шириной. — И что я там делать буду?
— Будешь танцевать, малыш. Как думаешь, справишься?
Саймон улыбается во весь рот:
— Да, это я умею. И это всё?
— Да, это всё. На твоё счастье, Майки на прошлой неделе от нас уволился. Иначе у меня ничего бы для тебя не нашлось. Но мордашка у тебя славная, а в гриме… — Бенни наклоняет голову. — В гриме — да, будешь выглядеть старше.
— В каком гриме?
— А ты как думал? В пурпурной краске! С головы до пят! — Бенни достаёт из чулана веник и заметает следы прошлой ночи: гнутые соломинки, чеки,
