порыву, Саймон снимает рубашку, вытягивает руки над головой. Ветерок холодит грудь, и нежданная радость обжигает Саймона.
То, что он сделал сейчас, — изощрённое издевательство над собой, даже ещё труднее, чем полумарафон, который он выиграл в пятнадцать лет: подъёмы и спуски, топот ног, и посреди всего этого — Саймон, бежит по набережной Гудзона. Он нащупывает в заднем кармане чёрные тапочки. Они будто дразнят его. Он должен стать как другие танцоры — умелым, виртуозным, неутомимым.
В июне Кастро расцветает. Листовки против «Поправки номер шесть»[18] кружатся в воздухе, как листья; всюду цветы, такие пышные, что почти противно от их изобилия. Двадцать пятого июня Саймон идёт с танцорами из «Пурпура» на Парад свободы. Он не представлял, что в городе и в стране столько геев, сейчас здесь собрались двести сорок тысяч человек, смотрят, как разъезжают «Дайки на байках»[19], как взвивается в воздух первый радужный флаг. Из люка на крыше «вольво» на ходу высовывается Харви Милк[20].
— Джимми Картер! — вопит Милк сквозь рёв толпы, высоко задрав красный рупор. — Ты говоришь о правах человека! В нашей стране пятнадцать- двадцать миллионов геев и лесбиянок. Когда же ты заговоришь об их правах?
Саймон целует Лэнса, виснет на шее у Ричи, охватив ногами его широкую мускулистую талию.
Впервые в жизни Саймон начал ходить на свидания — так он это называет, хотя обычно подразумевается только секс. Есть танцор из клуба «Ай-Бим» и бармен из кафе «Флор», вежливый тайванец, который так шлёпает Саймона, что у того потом долго зад горит. Саймон сильно влюбляется в парнишку- мексиканца, Себастьяна, сбежавшего из дома, проводит с ним три блаженных дня в парке «Долорес», а на четвёртый день просыпается один, рядом валяется мягкая шляпа Себастьяна, зелёная с розовым, — больше Саймон никогда своего мексиканца не видел. Но вокруг столько других: и бывший наркоман из Алапахи, штат Джорджия; и сорокалетний репортёр из «Кроникл», вечно на спидах; и австралиец-бортпроводник — такого огромного члена Саймон даже вообразить не мог.
По будням Клара встаёт в седьмом часу утра, надевает скучный бежевый костюм — жакет с юбкой из комиссионного магазина, таких у неё два — и идёт на работу. Работает она полдня в страховой компании, полдня в зубной клинике, возвращается злющая, и Саймон старается ей не попадаться, пока она не выпьет. Она жалуется на своего начальника-стоматолога, но почему-то срывает злобу на Саймоне, когда тот прихорашивается перед зеркалом или приходит из «Пурпура» — усталый, разгорячённый, весь в потёках лилового грима. Может быть, дело в сообщениях на автоответчике, а они поступают каждый день: слёзные послания от Герти, прокурорские речи Дэниэла, мольбы Вари, с каждым разом всё более отчаянные, — после выпускных экзаменов она перебралась домой.
«Если ты не вернёшься, Саймон, мне придётся отложить аспирантуру. — Голос её срывается. —
Иногда он застаёт у телефона Клару с проводом, обмотанным вокруг запястья, та умоляет кого-то из родных войти в их положение.
— Они же тебе не чужие, — твердит она потом Саймону. — Рано или поздно тебе придётся объясниться.
Только не сейчас, думает Саймон, в другой раз. Если он с ними заговорит, их голоса вторгнутся в тёплый океан, где он блаженствует, и его, мокрого, задыхающегося, выбросит на берег.
Однажды в понедельник, в июле, Саймон возвращается из академии, Клара дома — сидя на матрасе, играет с шёлковыми платками. За её спиной к оконной раме приклеена фотография бабушки по матери — странной женщины, чей крохотный рост и огненный взгляд всегда внушали Саймону страх. Есть в ней что-то от ведьмы из сказки — нет, ничего зловещего, но она будто не имеет ни пола, ни возраста: не ребёнок и не взрослая, не женщина и не мужчина, а нечто среднее.
— Что ты здесь делаешь? — удивляется Саймон. — Почему не на работе?
— Я ухожу.
— Уходишь? — повторяет Саймон с расстановкой. — Почему?
— Осточертело всё, вот и ухожу. — Клара прячет один из платков в левом кулаке, вытаскивает с другой стороны — платок уже не чёрный, а жёлтый. — Разве непонятно?
— Придётся тебе искать другую работу. За квартиру надо платить, один я не потяну.
— Знаю. Будет у меня другая работа. Для чего я, по-твоему, тренируюсь? — Она машет платком у Саймона перед носом.
— Не смеши меня.
— Да пошёл ты! — Скомкав оба платка, Клара прячет их в чёрный ящик. — Думаешь, ты один имеешь право жить как тебе угодно? Ты трахаешь целый город! Танцуешь стриптиз и балет — балет! — и я ни слова против не сказала. Не тебе, Саймон, меня отговаривать.
— Я деньги зарабатываю, разве нет? Исполняю свою часть обязательств.
— Вам, пидорам из Кастро, — Клара тычет в него пальцем, — на всех плевать, кроме самих себя.
— Что? — Саймон разгневан: впервые он слышит от Клары подобное.
— Сам посуди, Саймон, у вас в Кастро сплошной сексизм! Кругом одни мужчины, а женщины где? Где лесбиянки?
— А ты-то при чём? С каких это пор ты у нас лесбиянка?
