Лонгборн

– Я могу, если пожелаете, мэм, но не думаю, что из этого выйдет много проку.

– Ах, полно, ты и сама знаешь, что к тебе он прислушивается, Хилл. Если ты скажешь, что это необходимо, он непременно согласится. А о чем бы я с ним ни заговорила, он все считает вздором, не стоящим внимания. Тебя он послушает. А меня не слушает. Уже давно.

Миссис Хилл отвернулась. На столике стояла пудреница, пуховка валялась рядом, полированная поверхность красного дерева была засыпана толстым слоем дорогой пудры с запахом лаванды. Дети давно подросли, а других, очевидно, уже не будет, вот в чем причина разочарования хозяйки, всего этого беспорядка и неуюта. Ей так и не удалось родить здорового мальчика, наследника Лонгборна. С другой стороны, размышляла миссис Хилл, если вспомнить, как изнурили миссис Беннет многочисленные беременности, как вымотали ее роды, если вспомнить обо всех выпавших зубах, страданиях и пролитой крови, взглянуть на живот, который болтается мешком, вполне можно поверить, что миссис Б. испытывает определенное облегчение при мысли, что больше не придется через все это проходить.

– Ты знаешь, что это правда. Одно твое слово, и мигом появляется новая метла, или кастрюля, или свечи – что только захочешь.

– Траты по хозяйству, мэм, только и всего.

Миссис Беннет выпустила руки экономки из своих:

– Это всё траты по хозяйству! Они касаются всех нас! Я полагала, что ты, женщина, сможешь понять. Но, конечно, ты ведь не мать, откуда тебе знать. Разве можешь ты представить, как страдаю я из-за своих девочек. Мистер Бингли может жениться прежде, чем мои любимые дочери дождутся шанса предстать перед ним в пристойном виде.

– Мистер Бингли?

– О да, ты же, наверное, и не слышала! – Лицо миссис Беннет изменилось мгновенно, как погода в весенний день: ветерок разогнал тучи, и вот уже засияло солнце. – Вообрази, Незерфилд-Парк наконец-то сдали внаем. Ко мне недавно заходила миссис Лонг и поделилась новостью. Новые соседи переедут туда к Михайлову дню.

– Миссис Николс с ног собьется, чтобы привести там все в порядок к сроку.

Миссис Беннет только отмахнулась: заботы миссис Николс не шли ни в какое сравнение с ее собственными.

– Видишь ли, Хилл, новый съемщик – молодой человек. Холостяк. Холостой молодой человек с очень большим состоянием.

Миссис Хилл пошатнулась, примериваясь к заваленному подушечками дивану на случай обморока. Молодой холостяк собирается поселиться по соседству. Это означало веселье и радостное воодушевление в хозяйских комнатах. Это означало пикники, увеселительные прогулки – и горы дополнительной работы для обитателей нижнего этажа.

– Да-да. Девочкам просто необходимы новые наряды, чтобы он мог влюбиться в одну из них, и мне тоже – надо же показать, что мы почтенная семья и достойны его внимания. Я не допущу, чтобы мистер Бингли смотрел на нас свысока и счел ничтожествами из-за каких-то платьев. Поэтому ты должна переговорить об этом с мистером Беннетом и настоять, чтобы наряды были куплены.

Хорошо хоть Джеймс сейчас на подхвате. Лишняя пара рук, да еще мужских и молодых, – он сможет быть форейтором вместо мистера Хилла.

– Я поговорю с мистером Беннетом, – согласилась миссис Хилл, – раз вы правда этого желаете, мэм.

– Хорошо, – кивнула миссис Беннет и опять опустилась на диван, оставив миссис Хилл стоять. – Только не тяни с этим, Хилл. И налей-ка мне порцию моего бальзама. У меня вконец истерзаны нервы.

Миссис Хилл откупорила бутылочку, до половины наполнила рюмку и протянула его хозяйке. Выпив, та прикрыла глаза и, казалось, успокоилась. Миссис Хилл оставила ее и поспешила в кухню. Хлебное тесто поднялось уже выше края миски – твердая круглая масса, вся в трещинах. Экономка вывернула его на посыпанную мукой столешницу, ногтями счистила со стенок миски остатки и принялась месить. Она приподнимала его и с силой бросала на стол, колотила по нему кулаками, подсыпая муки. Когда немного позже в кухню заглянул мистер Хилл, ему хватило одного взгляда, чтобы понять – не стоит напоминать ей о своем чае. Вместо этого он тихо уселся у очага, дожидаясь, пока его заметят.

Сара там однажды бывала – давным-давно, еще до того, как в Лонгборне появилась Полли. Ее послали передать в подарок окорок, когда у Беннетов закололи свинью. Тогда величественные колонны особняка в Незерфилде были сплошь в разводах зелени и пятнах сырости. Двери отворил сухопарый привратник в ливрее – траченной молью и в сальных пятнах. Он выглянул из неосвещенного холла и, строго посмотрев на нее единственным зрячим глазом – на другом тускло блестело бельмо, – осведомился, чья она девчонка. Потом шире распахнул скрипучую дверь и кивком предложил войти.

Внутри было холодно, гулко, по стенам блуждали тени. Девочка шла по коридорам, увешанным зеркалами, полуслепыми от бурых пятен и плесени, и уставленным мебелью, укутанной в чехлы. Замерзший окорок, запеленатый в ткань, будто младенец, оттягивал руки. Привратник довел Сару до гостиной, где повалился в кресло и замер, откинув голову и раскрыв рот, измученный путешествием до дверей и обратно.

В комнате было душно, хоть и холодно. Пахло лекарствами, камфарой, мочой и совсем слабо чем-то сладким. Ломберный стол был уставлен посудой из разных сервизов. В углу приткнулась кушетка, где на смятых простынях что-то лежало. Сначала Саре показалось, что это груда тряпья, но груда вдруг зашевелилась, повернулась и улыбнулась девочке. Те зубы, что еще оставались во рту у леди, совсем почернели.