– Ну, бывай…
– Вроде тот же лес, – пробормотала Марина, – но какое же все другое…
– Тот же… – хмыкнул я. – Где вы в будущем видели дубы в три обхвата, да чтобы их было много, целые дубняки? Им же всем лет по пятьсот. А много в нашем времени ясеней высотой в двадцатиэтажный дом? Здешний лес – сказочный.
– Да…
Еще подъезжая к Городищу, мы увидели великолепную ярусность храма, светившегося белым деревом.
– Красота-то какая… – прошептала Марина.
– Лепота! – подтвердил я.
– Надо еще школы построить!
– Здесь говорят – училища. Вы не поверите, но тут уже есть школы. Там детей учат писать, читать, считать. С арифметикой пока беда – старая буквенная запись чисел никуда не годится, а арабские цифры еще не в ходу. Ничего, мы это живо исправим. Процесс пошел!
– Вы сказали – буквы. А какие буквы? Кириллица?
– Кирилл с Мефодием тут ни при чем. Тутошний народец и до них писать умел.
– «Чертами и резами»?
– Это руны. Насчет глаголицы не знаю, ни разу не видел. Тут чаще всего пользуются греческими буквами, как и в кириллице, но это не кириллица, это что-то другое, более древнее. Чернила тут хорошие делают – варят в камеди «чернильные орешки». А в основном писала используют, чертят ими по бересте или по восковым дощечкам. Ничего, скоро мы бумагу начнем делать – и перья пригодятся, и калямы. А Колян, да вы его видели, сельское хозяйство поднимает – зимой дал местным попробовать картошечки, а сейчас мешками выдает на семена. Так что скоро в здешнем меню и пюре появится, и фри…
Раскланиваясь со встречными, я дошел до своего дома и открыл дверь перед Мариной.
– Прошу!
– О, у вас тут окна!
– Знамо дело, на том стоим.
Встречать меня выбежала Рада. Взвизгнув, она повисла у меня на шее, целуя, куда доставала. Различив Ефимову, Рада чопорно поклонилась.
– Это наша гостья, она подруга моего родича. Зовут Марина. Устрой ее, ладно?
– Ладно! – с готовностью кивнула Рада.
Раз гостья, тогда ладно, пускай живет…
А я, распрощавшись с женщинами, поспешил к дружинным избам, где обитали мои сотни. Многие из отроков проживали в Новгороде, каждое утро скача на службу, но основная масса оставалась в Городище.
Завидев меня, дневальные мигом скрылись в избах, и тут же бегом побежали отроки. Я подходил неторопливо, и они успели построиться. Без броней, в зеленовато-коричневых рубахах, близких к цвету хаки, на головах у всех – вязаные шапочки-подшлемники. Устав отроки тоже усвоили…
– Равняйсь! – гаркнул Мал. – Смирно!
Четко развернувшись ко мне, он бросил ладонь к виску, отдавая честь, и доложил:
– Товарищ тысяцкий, за время вашего отсутствия происшествий не случилось!
– Вольно, – бросил я.
– Вольно! – передал команду Мал.
– Здравствуйте, товарищи бойцы!
– Здравия желаем, товарищ тысяцкий! – дружно грянули отроки.
Довольный их выучкой, я повел всех на пристань – дружина князя готовилась к походу. За зиму для моей тысячи были выстроены новые и починены старые скедии – маленькие лодьи, вмещавшие не сто или двести воинов, а человек двадцать или больше.
С самого февраля, как только оклемался, я переоборудовал эти плавсредства под треугольный бермудский парус. На мачтах больше не было реев, зато имелись гики, горизонтальные рангоутные дерева, крепившиеся к мачте с помощью вертлюги. Парус передней шкаториной цеплялся к мачте, а нижней – к гику. Такое парусное вооружение было самым удобным, с ним мог справиться даже один человек, не то что с прямым, где требовалась целая команда.
Ровно сорок скедий понесут мою тысячу, а еще десять я загрузил всякими спецсредствами – планы, которыми я недавно поделился с друзьями, я вынашивал с самой зимы. Дедушкин «SOS» лишь ускорил их выполнение.
Вечером Олег собрал всех своих бояр на совет, где огласил давнее решение: идем в поход на Смоленск и Киев! Надо ли говорить, что боярство приветствовало сию новость радостными криками?
Война не только горячит кровь, но и наполняет кошели. Да, не всем суждено вернуться из похода, но ведь меня-то смерть минует? Так думал каждый из сидевших в гриднице.
