Поймали нас, как котят, осознал я – и тут же пришло спокойствие. Я поправил сбившиеся очки, положил станнер на колено, через прицел оглядывая площадь перед церковью. В двух шагах от меня, неподвижно глядя в небо, раскинулся на земле огромный детина в кожаных черных бахилах (кто-то из нас все же попал в цель). Рядом седобородый старик навалился на Матвея, сжимая пальцами его горло. Матвей хрипел. А через площадь бежали четверо мужчин с дубьем в руках.
Птица с человечьим лицом снова закричала – страшно, протяжно – и, взмахнув орлиными крыльями, взмыла в небо.
Я поймал в перекрестье прицела первого из нападавших.
Глаза у старика были глубокие, черные, словно шарики дегтя, утонувшего в паутине морщин. На видеоуроках по истории медицины я наблюдал умирающих наркоманов – у них были похожие глаза. Я долго удерживал его взгляд, пытаясь понять, что за человек передо мной. Ненависть сочилась из-под его век, как горючие слезы.
– Это волхв, – сказал я, – потрясающе.
– О да, просто сказка, – проворчал Матвей, массируя исцарапанную шею.
Он расхаживал по площади, разглядывая неподвижно лежащих людей. Троих я успел подстрелить, еще один убежал. Все остальное население деревни, больше не скрываясь, улепетывало через дюны к лесу.
Повезло. Попади топор на палец левее, лежали бы мы сейчас в какой-нибудь яме, остывая, равнодушные к исторической науке.
– Нужно уходить отсюда.
– Уходить? – удивился Матвей.
– Да. И так наделали дел.
– Они же сами на нас напали!
– Нам следовало вести себя осторожнее. Мы знали об опасности.
Нестеров недовольно крякнул:
– И ты даже не допросишь его?
Я покосился на старика. Тот стоял на коленях, погруженный в транс. Растрепанные седые волосы достигали спины, а длинной косматой бороде позавидовал бы Хоттабыч. Одежда его являла собой измазанное грязью рубище.
– Мы сделали главное, братец. Теперь нам известно – где-то в этом секторе схрон. Остальное сделают Ковальчук и его парни.
– Зачем ждать Ковальчука? – не унимался Матвей. – Мы можем все узнать сейчас.
С моря налетел порыв холодного ветра, разогнал остатки тумана. Под обрывом рядами катились черные угрюмые волны, похожие на мои мысли. Согласно инструкции я, как старший группы, обязан немедленно вернуться в лес, найти капсулу и стартовать домой. Мы с Матвеем не боевики какие-нибудь, и наше оружие только парализует на время… но как же силен соблазн! В конце концов, ради чего мы столько месяцев блуждали по болотам и лесам? Имеем право хотя бы узнать, что нашли.
Детина в черных бахилах шевельнулся, захрипел.
– Ну? Что решаешь, Ратко? – спросил Матвей.
– Давай сам, – кивнул я.
Нестеров подкинул в ладони золотую монету, ловко закрутил ее на кончике пальца. Старик немедленно впился взглядом в ее мерцание. Матвей заговорил непривычно ясным, глубоким голосом, в точности копируя окающее, цекающее местное наречие.
– Как тя звать, оцець?
Дед нерешительно пожевал губами, глядя на монету.
– Завид… Северьянов…
Морщины на сером лице разгладились, старик соскальзывал глубже в транс. Его голос звучал хрипло и глухо, словно из-под земли.
– Цюешь мя-от, Завид?
«Слышишь ли меня, Завид?» – понял я. Поморский диалект, или «говоря», как ее здесь называют, кажется понятным, но временами смысл ускользает от меня. С местными всегда контактирует Нестеров.
– Цюю тя дородно…
– Пошто уходить-то нас хотели, Завид? – с укоризной спросил мой товарищ.
– М-м-м… ох… – Старик вздрогнул. – Чужане… Чужан поганых привечаць не можно… Чужанин – тать ноцьной, вабно поглядыват, да как шшур о нас ползат, вражина подлай, убивець веры нашой…
– Все ясно, – оборвал я, – пусть расскажет, где он у них тут прячется.
– Оцець, цюешь мя-от? – спокойным, размеренным голосом продолжал допрос Нестеров. Золотой кругляш на кончике его пальца завращался быстрее.
– Цюю тя дородно… спусти-ко ты мя… анде, смертно страшно тут…
