«Впрочем, если Геррель играет за обе стороны сразу, мне все равно конец», — подумала она и покосилась на шедших рядом девушек. Прехорошенькие маленькие личики. Им что, правда все это безразлично? Уж они-то шли себе как положено, правда, одна, справа, в павлиньих шелках, почему-то очень семенила. Зилла презрительно посмотрела на маленькую ведьму. Посмотрела еще раз. И сердце у нее гулко забилось, преодолевая душный груз колдовства. Девушка была темноволосая, смуглая, длинные темные ресницы благонравно опущены, оттеняя прелестные щечки, личико маленькое и прехорошенькое. У ступеней маленькие ручки изящно приподняли шелковое платье. Но это был Фило. Трудно было представить себе существо менее похожее на Фило, особенно с такими маленькими ручками и — ну конечно — прелестными крошечными ножками, осторожно, на носочках, спускавшимися по полутемным ступеням, но Зилла точно знала — это он. Она чувствовала под этой маской самую его сущность, маленькую, испуганную, очень разгневанную и определенно филоподобную. Зилла надеялась, что он посмотрит на нее, подмигнет, хоть как-то покажет, что он здесь, что он по-прежнему ее друг, но он не подал ни единого знака. Возможно, и гнев его был гневом на Зиллу за то, что втянула его во все это, а может быть, он просто целиком сосредоточился на том, чтобы поддерживать маскировку. Зилла боялась, что первое.
Когда они вышли на лужайку, освещенную тщательно расставленными треножниками-светильниками, стало слышно пение. Сначала Зилла решила, что это поет едва различимая толпа на кромке травы, наверное, жители поместья или слуги из особняка, но вскоре убедилась, что нет. Пение было мрачное, и голос звучал насыщенно, хотя и не профессионально. Мотив нехотя переходил от одной мощной дремотной фразы к другой и навевал сон, онемение, покорность, а может, и смерть. Да, это смертная песнь, подумала Зилла. И исходила она из того же источника тяжкой силы, что и колдовство, подчинившее себе мышцы Зиллы. Лужайка была словно цистерна, наполненная какой-то густой вязкой жидкостью.
Марсения заняла свое место у каменного стола в самой середине, и Зилла мгновенно поняла, что и песнь, и сила исходят от Марсении, хотя та ни звука не произнесла. Это знание убило последнюю надежду. Геррель сказал, что сейчас Марсения занята тем, чтобы наказать Марка, но стоило взглянуть на ее сжатые губы и неподвижное лицо, как становилось ясно: нечего и думать, что это убавит ей сил или помешает сосредоточиться. Зилла даже чувствовала мощь, которую Марсения нацелила на Марка, — что-то вроде тусклого каната, — однако силы песни это не уменьшало ни на йоту.
Марсения молча, жестами, расставила всех по местам. Жест — и группу девушек отправили к одному концу стола; еще жест — и Зиллу в тесном кольце женщин поставили у другого. Зилла была вынуждена стоять и смотреть через весь стол со сверкающими ножами на Фило по ту сторону.
Небо к этому времени уже совсем померкло. Пламя бросало кровавые отсветы на красное бархатное платье Марсении, когда она поманила к себе Герреля с Маркусом на руках и он встал рядом с ней.
«Практичный цвет, — подумала Зилла. — Очень практичный. Впрочем, черные ведьмы отличаются практичностью, я слышала. Все мы знаем, что у Богини есть темная сторона. И песнь…»
Как будто кто-то произнес это вслух. Зилла поняла смысл сказанного даже отчетливее, чем когда-то подлинную природу Арта. Сила, которой питалась Марсения, сила, которая пела песнь, не имела отношения ни к какой ипостаси Богини. Это была очень гнусная сила. Она высасывала Герреля через Марсению — и все остальное тоже высасывала. И еще она была очень мощная. Ну, по крайней мере, теперь ясно, с чем мы столкнулись, подумала Зилла. Правда, это было слабое утешение. Помимо всего прочего, Зилла не понимала, какова природа этой силы. Отчаяние, охватившее ее, когда она осталась без Марка, не шло ни в какое сравнение с тем, что она ощущала сейчас. Зилла очутилась в самой глубине сырой бездны, где никакой надежды никогда и не было.
Песнь оборвалась. Воцарилось глубокое молчание.
— Дай мне дитя, — велела Марсения Геррелю. Голос у нее по сравнению с песнью прозвучал слабо и резко.
Геррель дернулся, чтобы потянуться к Маркусу, и Зилла сказала:
— Только попробуй, Геррель, и ты покойник!
— Он и так покойник, моя милая. Вы оба покойники, — подчеркнула госпожа Марсения. Протянула руки и взяла Маркуса под мышки.
Маркус был напуган непривычной обстановкой и к тому же не забыл, что Марсения ему не понравилась, и всем телом прижался к Геррелю, обхватил его руками и ногами. А Геррель просто стоял. На помощь Марсении подоспели две девушки. Зилла краем глаза увидела, как Фило беспомощно смотрит на все это.
— Геррель, ради бога, скажи ей «нет»! — закричала Зилла. И наслала на Маркуса все защитные чары, какие только знала.
— Иди к бабушке, малютка, — сказала госпожа Марсения Маркусу. — И хватит этих глупостей.
Рыдающего Маркуса отодрали от Герреля и водрузили на стол. Он был в полнейшем ужасе. Чары Зиллы были разрушены и развеяны. Как будто от нее оторвали половину. В этот миг Зилла отчасти поняла, каково было Геррелю, когда от него оторвали Марка. Две девушки раздевали Маркуса. Марсения стиснула в обеих руках нож в отблесках пламени, воздела его и принялась нараспев молиться Богине. «Богине! Какова наглость!» — подумала Зилла. Она не могла пошевелиться. Тяжкая сила пригвоздила ее к концу стола. Но Геррелю ничего не мешало, он был свободен. Зилла точно это знала — еще до того, как он повернулся к ней, крича глазами и улыбаясь губами. «И он еще просит меня о помощи! — чуть ли не закричала Зилла самой себе. — Ты просишь меня, чтобы я не допустила, чтобы Маркус стал как ты! Ты сам мог этому помешать, да, ты, Геррель, прекратить все в мгновение ока, стоило только захотеть. Ты такой сильный, что эта… сущность, вселившаяся в твою мать, пьет и пьет тебя, а ты еще жив!»
