колени. «Не плакать, не плакать, я сказал, Мышкин», – повторял он, словно это глупое самовнушение могло что-то изменить.
Он просидел так минут двадцать, может, больше. Нюхал лак паркета, испачкал ладони в пыли. Издалека доносились звуки музыки. Леша вытащил из кармана банку пива, но открывать не стал – приложил на пару секунд ко лбу – прохладно – и сунул обратно в карман. «Успокоюсь и пойду к ребятам», – сказал себе Леша. И правда, вскоре гнев потихоньку начал отступать. Сердце больше не выпрыгивало из груди. Глаза не щипало. Всё было нормально. Почти.
– …Что ты рисуешь?
– Это секрет.
Услышав обрывки диалога, Леша даже дышать перестал. Он встал, стараясь не шуметь, и пополз вдоль стены.
– Покажи.
– Не могу, прости.
Леша заглянул за угол и увидел спину Ларисы. Девушка стояла, облокотившись на подоконник и разглядывая пушистую елку за окном. А рядом, прислонив к стеклу листок бумаги и что-то на нем черкая карандашом, сидел Святослав. Длинные волосы падали ему на глаза, мешком висела красная футболка. Он щурился, стараясь держать бумагу так, чтобы она попала под свет уличного фонаря, отбрасывал со лба длинные пряди. Леша заметил, что пальцы у него узловатые, длинные, напоминающие паучьи лапы, и короткий карандаш кажется в них спичкой.
– Слава, – сказала Лариса. – Ты мне очень нравишься.
У Леши перехватило горло. Она сама говорит ему, что он ей нравится?! Вот так просто берет и говорит?!
Святослав молчал, разглядывая свой карандашный набросок.
Он что, так ей ничего и не ответит?
– Снег пошел, – заметил он небрежно, словно Лариса секунду назад не призналась ему в любви.
Леша увидел, как мигом ссутулились ее худые плечи, как она перебросила вперед свою толстую косу и неестественно махнула рукой: мол, я пойду, ладно.
– Вернусь на дискотеку, – прошептала она так тихо, что Леша еле услышал.
Святослав кивнул и снова уткнулся в свой дурацкий рисунок. Лариса повернулась – свет фонаря полоснул ее по лицу – и, глядя в пол, нырнула на пожарную лестницу. Леша хотел броситься за ней, утешить, обнять, но остался в своем укрытии. Святослав по-прежнему сидел на подоконнике, только теперь он держал листок на коленях и задумчиво грыз карандаш.
Леша смотрел на соперника, и огненная ярость вскипала в нем с новой силой. Он, Леша Мышкин, всё бы отдал, чтобы Лариса Бойко сказала ему эти слова. Он из кожи вон лез, а без толку. А этот сидит, картинки малюет. Хоть бы извинился перед ней! И дверь столовки он тогда не закрыл, гадина.
Урод. И челочка еще эта.
– Слышь ты, художник, – Мышкин решительно вышел из своего укрытия.
Ярость, нерастраченная на встрече с Чубыкиным, плескалась в нем и рвалась наружу.
– А, Леша Мышкин, – произнес Святослав нараспев. – Как дела? Больше не крадешь еду из столовой?
– Ты почему с ней так разговаривал, хмырь? – просипел Леша. – Тебя где учили так с девушками разговаривать?
Святослав поднял на Лешу глаза – голубые, честные – и спокойно произнес:
– Как хотел – так и разговаривал. Ясно, Чмыш?
Ярость заклокотала и брызнула через край.
В два шага Леша оказался у носа Святослава, стащил противника за ботинок с подоконника и саданул со всего размаху по лицу. Карандаш выпал из рук Святослава и покатился по полу.
Святослав спрятал лицо, но не закричал. Леша с силой вырвал рисунок и, схватив соперника за грудки, ударил еще раз, на этот раз целясь точно в нос. Соперник застонал, а Мышкин только ухмыльнулся.
– Трус, – выдохнул Леша. – Чертов трус.
Святослав не бил в ответ, только уворачивался. Леша принялся колотить его с новой силой – в живот, в лицо, в грудь, пока тот не сполз по стене и не сжался в углу.
– Хватит, – пискнул он. – Пожалуйста, хватит.
Леша остановился, вытер пот со лба. Отдышался.
Топот. Голос Анохина.
– Мышкин, ты что творишь?! – друг прыгнул на Лешу сзади, скрутил ему руки. – Ты убить его решил?
– Я… всё, – вяло запротестовал Леша, и Никита отпустил.
– Посмотри на меня, – сказал он. – Что ты творишь?
Весь ужас только-только стал доходить до Леши. Он избил человека, который ничем не мог ему ответить. Он, может, вообще никогда раньше не
