Но было поздно.
– А вы что тут делаете, молодые люди?
Проводница уперла руки в бока. Ее голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц смотрели грозно.
Их выволокли на платформу, как котят. Леша даже не сопротивлялся.
– Да что же это такое! – всплеснула руками девушка. – Одни безбилетники! Идите отсюда!
Анохин сморщился: пошли, не получилось. Леша смотрел на хмурое лицо девушки, на ее грозно сдвинутую набок шапку. Питер, Питер, ты был так близко!
– Идите ребят, четыре минуты до отправления, – сказала проводница уже дружелюбнее, заходя в вагон.
Ты что, так просто сдашься, Мышкин?
– Идите, пока я полицию не вызвала.
Раньше бы ты сдался.
И сам не понимая, что делает, Леша бухнулся на колени прямо на ледяную платформу. И, ничего не спрашивая, следом за ним рухнул Анохин.
– Девушка, – сказал Леша, стараясь вложить в слова все чувства, – нам очень нужно в Питер. Очень. Иначе мой отец умрет. И целый город поглотит тьма.
– Постыдились бы, – хмыкнула проводница.
– Он говорит правду! – хрипло выкрикнул Анохин.
Молоденькая проводница бросила на них быстрый смущенный взгляд. Было видно, что она не привыкла к мужчинам, стоящим перед ней на коленях, пусть даже мужчинам пятнадцатилетним.
– Тысяча рублей, и езжайте на багажных полках, – сказала она наконец.
– Нет тысячи, – расстроился Леша. – Есть пятьсот. И… пиво. Он расстегнул куртку и вытащил из толстовки банку «Балтики». Еще холодное, – зачем-то добавил он.
Проводница косилась то на пиво, то на Лешу. Было видно, что в ее душе происходит ожесточенная борьба между природной мягкостью и стремлением во всём подчиняться правилам.
– Новый год же скоро, – надавил на больное Леша.
– Так важно совершить перед Новым годом доброе дело! – поддакнул Анохин.
Проводница сняла шапку, нервно взбила белые кудри и обреченно махнула рукой.
– Ладно, – тихо сказала она. – Быстро в вагон.
Лешу с Никитой не нужно было просить дважды. Они запрыгнули внутрь как раз, когда поезд пыхнул и медленно покатился по платформе.
– Возьмите, – он протянул проводнице банку и пятьсот рублей.
– Только пиво, – сказала она, строго одернув пальто. – И если полиция – прячьтесь как хотите. Матрацами накрывайтесь.
Поезд мерно постукивал колесами. В коридоре помаргивала тусклая лампа, гуляли сквозняки и пахло копотью вперемешку с колбасой. Мышкин лежал на грязном матраце, вцепившись в край багажной полки. Потолок был почти под носом. Страшно, черт его дери. На соседней полке пытался заснуть Анохин. Его матрац опасно сполз, и Никита нервно поправлял его ногой.
– Никит, – шепнул Леша, – спишь?
Анохин приоткрыл один глаз:
– Да тут заснешь. Чего?
– Никит, как ты думаешь, кто это? – он протянул ему смятый рисунок Святослава.
Анохин включил телефон и долго вглядывался в карандашные штрихи.
– Бойко, – пожал плечами он. – Похожа. А что?
Леша помолчал, не зная, как сказать.
– Мне кажется, это не Лариса, – ответил он.
– А кто?
– Мне кажется, это моя мать.
Veintisiete/ Бейнтисьете
Поезд фыркнул, скрипнул и наконец остановился. Леша с Никитой подхватили рюкзаки и вышли из вагона одними из первых. Питер встретил их колючим, как маленькие льдинки, снегом и злым невским ветром. Леша затянул капюшон (шапки у него не было) и сунул руки в карманы.
– Красиво! – восторженно заявил Анохин, когда они, умывшись в привокзальном туалете, вышли на Невский проспект. – А ты был в Питере раньше?
– Ну был, – буркнул Леша, облизнув потрескавшиеся губы. – Пошли уже.
Восторгов друга по поводу Питера Мышкин не разделял. Он был здесь два раза – один раз в школьной поездке и один раз –
