помянуто.
— У меня не было выбора.
— Выбор есть всегда.
— Не всегда он приемлем. Я — один, Виктор Иванович, выходите.
— Я знаю, что ты один. Ближайший из твоих солдат — в семидесяти метрах. Делает вид, что не спит. И пистолетик-то отбрось в сторонку. А за тушёнку — благодарствую.
Говоря, я шёл к нему навстречу. Вилли улыбнулся, поставил сидор на землю, пистолет достал из-за пояса сзади, уронил. А я чё? Я — ни чё! Это Громозека у меня глазастый.
— Не перестаёте вы меня удивлять, Виктор Иванович.
— Тем и жив. Пока. Зачем звал, немец?
— Вот за этим и звал. Требование у меня…
— Требование? — рассмеялся я. — Засунь себе его, знаешь куда?
— Знаю. Хорошо, просьба. Выполните условие, и вам я гарантирую выполнение любых ваших условий, в разумных пределах, конечно.
Ага, испугались, что пристрелю Пяткина как Голума? Договариваться решили?
— Вывод вермахта на территорию Германии?
— В разумных пределах. Это я не могу гарантировать.
— А что ты можешь, немец?
— Жизнь. Лечение. Вывоз в любое место мира, деньги, легенду.
— И измену. Нет, Вилли. Ты же знал, что меня это не заинтересует. Зачем пришёл?
— Знал, — немец снял перчатки, отступил на пару шагов, сел на ствол поваленного дерева.
— Вы поверите мне, если я скажу, что хотел с вами поговорить?
— О чём?
— Не знаю, — вздохнул Вилли, — не знаю. О чём угодно. Хотел опять вас увидеть, ощутить то своё состояние, в которое меня вводят ваши слова.
— Какое?
— Другой, хм-м, язык русский очень сложен, столько слов, чтобы сказать одно и то же. И одно слово, чтобы сказать совсем разное.
— Есть такое дело. Так какое состояние?
— Как в детстве — всё просто и ясно. И чисто вижу, что делать.
— А без меня?
— Всё очень сложно. И ничего не могу решить. И всё — не то. Всё — не так. Всё — обман.
— Ладно, Вилли, всё это — лирика. Ты чего хотел-то?
Немец усмехнулся.
— Вот, опять. Пришёл сюда я с одним, а теперь хочу другого.
— Бывает. И не у всех проходит. Ты выкладывай, не стесняйся. А там — будем поглядеть.
Немец немного «подвис». Опять усмехнулся:
— Очень сложный язык. «Выкладывай» — рассказывай и ложи.
— Есть такое. А ты не говори на русском — не будет проблем. Лайся на своём пёсьем языке. Ори «Хайль Гитлер» и головы не ломай.
— На нём говорили Ницше и Бах!
— Да хоть трабидох! Бах! Мне — пох! Не отвлекайся. Вилли, ты не поверишь, но мне не совсем хорошо сейчас. И зубоскалить совсем нет желания. Так чего ты хотел?
— Хотел? Хотел попросить вас не убивать этого инвалида и позволить нам забрать то, что нас интересует.
— Однозначно — нет. Этого ты хотел?
— Хотел. Прошлое время. А настоящее — хочу. Хочу в плен вам сдаться.
Не удержался, рассмеялся.
— Не очень хорошая идея, немец. Совсем плохая. Сдаться в плен беглому военнопленному на вашей же территории — не есть гуд! Совсем не гуд.
— Я знаю.
Вилли повесил голову. Глухо продолжил:
— У меня не было выбора. Я заинтересовался теми темами, что вы пропагандировали мне и своим подручным. И стал находить подтверждения.
