Домик в деревне
Какой бы дальней ни была дорога, но любая, рано или поздно, заканчивается. Так и наше путешествие по железной дороге закончилось.
Меня вынесли из вагона-теплушки и повесили в чреве БТРа рядом с Громозекой. Он тоже был парализован, но ниже пояса, этим активно пользовался, озираясь вокруг и комментируя всё происходящее по моей просьбе, утоляя мой сенсорный голод.
За управление БТРом сел водитель, знакомый с подобной техникой, двое суток уже ждавший нас на этом разъезде. Ждал он не один, а в компании группы бойцов осназа, которые глотали пыль в тентованном ЗиСе позади нас.
Больше комментировать было нечего. Эх, дороги, пыль да туман! Правда, тумана не было. Небо было бездонно-голубым. Было жарко. И трясло немилосердно. Хорошо, что боли не было. Но тошнило очень сильно. Терпеть можно, но зачем? Попросил волшебный укольчик — и нет скучной, пыльной, жаркой дороги, душного чрева БТРа, а есть здоровый медикаментозный сон.
Проснулся я сразу и вдруг. Всё то же — духота, жара, раскалённая броня, но нет рёва мотора, лязга гусениц и тряски. Зато много гомона.
— Отставить бардак! — скомандовал я. — Доложить!
— Товарищ майор, двигатель заглох, машина сопровождения пропала. И из нашей машины пропали два человека, — доложил лейтенант ГБ, как самый старший после меня (дохтор не считается).
— Это как — пропали? Вы что, спали, что ли, все?
— Нет, я не спал. Пропали сразу и вдруг. Водила был вот он — и вдруг — нет его. Полностью.
— Полностью? Сразу и вдруг? А второй кто?
— Брасеня нет, — ответил Кадет, — флягу он держал, колпачок закручивал. Я попил, ему отдал — раз — и нет его, как и не было.
Чертовщина какая-то. Как в сказке, чем дальше, тем страшнее. Так, подожди, со мной же есть ещё один, кроме меня, персонаж из разряда «не может этого быть, потому что не может быть никогда». Я — путешественник по времени, Прохор — экстрасенс-целитель, едем мы к нему на родину, к матери — сильнейшему магу, если верить словам Прохора.
— Прохор?
— Тут я, командир.
— Чё происходит? Это же твоя земля?
— Чур мы проехали. Тут бывает так. Обратно поедем, подберём.
— Чё? — искренне не понял я.
Но Прохор не ответил, а воскликнул:
— А вот и матушка! Встречать вышла.
— Ну, так поехали, чего ждать!
С этим вышла заминка. Все, кто мог управлять этим пепелацем, были недееспособны. А дееспособные — не смогли. Лейтенант тыркался, мыкался, наконец, завел заокеанский бронесарай, который потом дёргался, глох.
Только через час мы неспешно покатили на одной передаче. Лейтенант ругался витиевато, но не матерно — «твою пробирку в автоклав на третий режим выжимки!» — и не желал даже пытаться переключить на повышение. Я не выдержал и добавил каноническое:
— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!
Но это мне — смешно. А остальным — просто фраза, не несущая привычного мне шлейфа смысловой нагрузки.
Матушка Прохора, Дарья Алексеевна, оказалась очень отчаянной и ловкой амазонкой — не побоялась и смогла на ходу забраться в наш пепелац, сразу молча стала всех осматривать и ощупывать. А я осматривал её, жалея, что не могу ощупать. А что? Откуда мне было знать, что мама у Прохора такая сказочная красавица? Как в русских сказках принято — правильные черты загорелого лица, пронзительно чистые глаза-изумруды, толстенный канат русой косы свесился через плечо, выцветшая на солнце прядь на лбу, выпавшая из-под платка. Чёрные, не выгоревшие, брови и ресницы, длинные, как опахала. Круть невероятнейшая! И, о да, два высоких кургана, поднимающие сарафан на груди! Блин! Да что со мной?
— Что с тобой? — спросила она меня, накрывая мне лоб ладонью. Совсем не сказочной, крестьянской, сухой и крепкой.
— Давненько я не ощущал подобной красоты!
Она улыбнулась мне. И как она может быть матерью такого лося, как Прохор? Она же совсем молода!
— Всё, воин, отдыхай! Всё худшее уже позади, — сказала она мне.
Я хотел ей возразить, хотел ещё попялиться, совсем по-ребячьи, на неё, но глаза мои сами закрылись, а сознание стало тонуть в облаке сна.
— Проснись, воин, проснись!
