Единственное — спать не давала. А от кайфа да под эти напевы дремота наваливалась, хоть и только разбудили. Как только засыпал, она тотчас же говорила:
— Не спи.
Да так говорила, что сон пропадал. Не надолго только.
Потом она завернула меня во что-то, предположительно в те же простыни, и Прохор отнёс меня в дом. Где меня опять усыпили.
Разбудили меня петухи. Я был им рад. С детства не просыпался «по петухам». Ностальгия — приятное чувство. Ещё меня радовало отсутствие «калькулятора» в моей башке. Но опечаливало отсутствие зрительного канала по причине повязки на глазах.
В этот раз рядом со мной никого не было. Пусть! Мне и так хорошо. Лежал, слушал деревенскую жизнь. Она всегда полна звуков. Кто говорит, что в деревне тихо, не умеет слушать. Я на звук определил и пересчитал поголовье крупного и мелкого рогатого скота, птицы. Не только в этом подворье, но и у соседей — стадо на пастбище как раз гнали. Небольшое, кстати стадо. Из чего я сделал вывод, что и деревня небольшая. Скорее, хутор. Дворов пять-семь. До десятка, в общем.
Ветер, дунув в открытое окно, донёс до меня запах свежескошенного сена, среди других сельских запахов. Мне даже послышался звенящий свист косы, срезающей травостой. И так мне захотелось самому взять в руки косу и пройтись с ней по лугу, укладывая траву в валок, что плечи заломило.
Плечи заломило?! Я вздрогнул всем телом. Всем! Телом! Хоть и был я парализован всего ничего, но осознание безнадёги и необратимости поражения спинного мозга так прочно засело в башке, что казалось, что это — навсегда. Я ехал к мифической знахарке Дарье Алексеевне, но так и не верил, что ей удастся поставить меня на ноги.
Ноги! Я их чувствовал. Слабо, так, будто они обе отсижены, но чувствовал. Пальцы на ногах со скрежетом скребли по простыне (ногти-то подстригать пора!).
Я заорал от восторга! Орал и орал. Не слыша за своим визгом, как с грохотом ко мне из разных концов подворья ломились все, кто мог ходить.
— Я чувствую ноги! — заорал я, когда они с тревогой поинтересовались причиной тревожной побудки.
— Тоже мне новость! — пробасил Громозека и протопал — протопал?! — к выходу.
— Всё нормально, командир, поправляйся, — сказал голос Кадета и тоже протопал к дверям.
— Спи, воин, ты ещё слаб, душа еле прижилась обратно. Спи! — сказал голос Дарьи и опять хлопнул меня по лбу.
Опять баня, опять полки, Прохор.
— Прохор, а что это было? — спросил я его.
— Мне это непостижимо, Виктор Иванович. Да, и не каждая берегиня сможет «Живород» провести правильно. Мама очень сильна. К нам даже с Соляных Копей приходят. Приходили.
Ответил, называется! Берегиня? Соляные Копья? Это кто? Это где? Но спросить уже ничего не успел — Прохор ушёл.
Пришла Дарья.
— Ты — берегиня?
— Да.
— А кто это — берегиня?
— Я.
Ответила, блин!
— Не спрашивай больше того, что тебе не нужно, — меж тем ответила она, подливая кипятка на камни. Когда прошипело (тело моё обожгло жаром), она продолжила: — Не спрашивай того, на что знаешь ответ. Или сам узнаешь.
Что бы это значило? Если следовать этому совету, то вообще ничего никогда не придётся спрашивать. Есть ещё один такой совет — «не верь, не бойся, не проси». Ну, и ладно, не буду спрашивать.
Или тут её обида говорит?
— Даша, прости меня за слова мои.
— Какие? — спросила она, булькая веником в какой-то ёмкости.
— Я тебя ведьмой назвал и ещё много чего плохого наговорил.
— Я и есть ведьма. Ведающая Мать. Ведьма. Ведаю травки, слова, силу. И мать я. Пять раз уже мать.
— Да? А, ну да. Сам же так говорил.
— И сам не верил?
— Не особо и верил.
И тут она опять запела. «Ведает слова»? Да, слова песен-молитв и знакомы и не знакомы разом. Какое-то наречие. Или, если она ведает слова,
