И тут дед достал из голенища нож.
— Вой, освободи место.
Зачем вой? Это он мне? Кто воет? Я — вой? А, ну да. Вой, он же — воин. Потому и «война».
Я сполз с туши зверя, а дед принялся споро его освежевывать. «Хозяина».
Чекануться! На колени перед трупом медведя падает, хозяином величает и тут же ошкуряет! Вот это дед! К такому спиной не поворачивайся!
Я лег на бок рядом с Громозекой. Но дед не дал мне спокойно поваляться — стал тормошить меня.
— Что? — Я никак не мог понять, что ему от меня надо. Бубнит что-то, печенью мне в лицо тыкает.
— Откуда я знаю, может, он бухал, вот и разнесло печень. — Хотел я отмахнуться от деда, но он неожиданно твёрдо схватил меня за подбородок и уставился прямо в глаза.
Сознание моё прояснилось, я сел, стал концентрироваться на словах деда. Но там концентрироваться было не на чем, он только твердил:
— Ешь!
— Да не хочу я, чё пристал?
— Трофей победителя, — сказал дед, — возьми силу хозяина.
Я усмехнулся. Дикость какая!
— Ешь! — приказал дед неожиданно таким тоном, что я вцепился зубами в сырую медвежью печень.
Блин, надо запомнить, как он это сделал. Я же командир, мне надо научиться так же приказывать! Нейролингвистическое программирование, гля! На коленке. Или это большой опыт? Кто ты, дед, что умеешь так приказывать?
— Почувствовал?
— Что?
— Экий ты нетопырь! Силу зверя, что ещё?
— Нет, не почувствовал, дед.
— Отец, он и так зверь, — сказал лейтенант, — Медведем кличут и так. И с этим боролся как медведь. И одолел. Лучше мне дай. И этому вот, что лежит. А то умрёт.
— Дарья Алексеевна здесь, не умрёт, — ответил дед, протягивая печень лейтенанту, пристально глядя на меня. Я усмехнулся и отмахнулся от него.
Подошла Даша. Вся посеревшая, потухшая, будто её в придорожной пыли вываляли. Изумрудные глаза стали цвета листвы позднего лета, когда они пылью покрыты, лицо посерело, постарело, пролегли глубокие морщины. Губы тоже бетонного цвета. Даша отобрала печень у лейтенанта и вцепилась в неё. Чуть ли не с кошачьим урчанием.
— Жив? — спросил я.
Она кивнула, не отрываясь от печени зверя.
Странный тут народ живёт.
Дед опять удивил — протянул Даше пить, но не флягу, к которым я уже привык, а какой-то кожаный бурдюк, заткнутый деревянной пробкой. Я такие только в кино рыцарских видел.
Даша напилась, посветлела. Дед дал мне бурдюк, приставив горлышко прямо ко рту.
— Пей, болящий, живую водичку.
Ага, как в сказке. Но лучше бы мертвой водички — спирта, граммов триста принять.
Вода была вкусной. Чистой, прохладной. Родниковой.
Даша тут позвала деда. Она водила над Громозекой руками. «Сканировала»? Теперь я понимаю, почему у нашей медицины вековое отставание от остальных. Зачем вкладывать средства, строить производство медоборудования и лекарств, развивать меднауку, а всё это очень дорого, а отдача несущественна. Или вовсе отсутствует. Зачем? Если всё это само народилось. Тут за раз и магнитный резонатор, и узи, и вообще академия меднаук в одном миловидном лице. Целый поликлинический комплекс с именем Даша, одна заменяющая сотни врачей и десятки этажей оборудования. Реально проще к ней приехать и отдать пусть и много, но несравнимо меньше, чем десяток процентов ВВП. И вероятность выздоровления выше. А разве мало таких? Я за две жизни троих уже встретил. Именно лечащих. Не говоря об иных спецах.
Пока я лениво предавался размышлизмам, дед, повинуясь жесту Даши, разрезал гимнастёрку на груди Громозеки и облил его грудь и живот из другого бурдюка. Мёртвая вода?
— Разрыв внутренних органов от удара, внутреннее кровотечение, — пробормотала Даша, моя руки «мёртвой водой», что лил ей дед.
Икать! Даже в наше время — труп. Не факт, что довезёшь, что успеешь, что окажется достаточно квалифицированный хирург и что он вообще будет, хирург этот.
И тут Даша приставила ладони к животу Громозеки, надавила, будто хотела проткнуть пальцами ему пресс. Икать тому менту три раза! Брызнула
