пока она его не видела. Ха, «я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть — не обернулся ли я».
С военкорами получилось вот что — редакция газеты «Красная Звезда», учитывая «успех» предыдущего военкора, хотя он оказался в наших рядах случайно, решила «успех» повторить. И обратились ко мне. В процессе переговоров пришли к взаимовыгодному варианту — военкоры теперь находятся при моём штабе, оперативно получают эксклюзивный материал для печати, охрану из бойцов моего комендантского взвода, что по двое закреплены за каждым корреспондентом, а со стороны редакции «Красной Звезды» — военкоры обязаны фоткать всё, на что мы ткнём пальцем.
Я собрался на плёнку документировать всю статистику попаданий снарядов немцев по моей технике и, соответственно, моих снарядов по технике немцев. Должен же я как-то иначе, кроме пальцев, убедить в необходимости дифференцированного бронирования?
Вот КВ-1. Круговая броня — 75 миллиметров. Это, конечно, хорошо. Но вес! А, фактически, с таким же весом можно было бы сделать лобовую до 100 миллиметров, снизив толщину боковой и кормовой брони. Да и самому интересно — а прав ли я? Вроде все танкостроители пришли к дифференцированному бронированию, а насколько это оправдано?
Да и для потомков нащёлкать битой техники нациков. А то в Интернете — тысячи снимков нашей битой техники с ползающими по ним немцами, а вот наоборот — не густо.
Вот так и появилась при штабе группа столичных денди с фотоаппаратами на шее, фоткающих всё подряд. Один из них решил, видимо, что привалившаяся к берёзе моя жена достаточно фотогенична, что стоит истраченного кадра дефицитной плёнки. Я ему погрозил кулаком, он улыбнулся мне и подмигнул. Я сорвал ближайшие цветы, поднёс жене.
— Он решил, что ты очень красива, — сказал я. Военкор ещё раз щёлкнул «лейкой», снимая меня с женой.
— У тебя плёнки вагон? — рявкнул я на него. — Тогда заставлю заснять весь состав бригады на фото для личных дел!
Военкор смущённо улыбнулся, развёл руками и ушёл.
— Есть хочешь? — спросила меня жена, — Нам отдельную палатку поставили.
— Пойдём.
Пошёл за ней. У меня было такое же чувство, как с Дашей в последний день. Когда я чуял, что вижу её в последний раз. Как Даша сказала — меня ждут тяжкие испытания. Так что жену я в прорыв не потащу. И ещё неизвестно, вернусь ли сам. «Настал черёд, пришла пора…!», идём.
У меня было только четыре часа. Не выспишься.
— Да, покой нам только снится, — пробурчал я, наматывая портянки и шнуруя берцы.
Ватутин вызывал. Видно, Ставка решила мою судьбу.
— После войны выспимся, — сказала жена, одевая гимнастёрку.
— Или в могиле.
— Тьфу на тебя! Сглазишь!
— Нет. Слушай сюда внимательно! Я иду в тыл немцев. Ты — не идёшь.
— Иду! С тобой! Пока смерть не разлучит нас!
— Нет!
— Да! Я уже потеряла одного мужа! Тогда лучше вместе!
— Я, блин, долбаный Дункан Макклауд! Я — бессмертный! Меня не убъют! А тебя — запросто! Я уже тебя терял, и тоже — больше не хочу. Поэтому ты останешься и будешь меня ждать, как и пристало жене. Жди меня, и я вернусь.
— Я не верю тебе!
Я усмехнулся, она отшатнулась. Вот такие у меня усмешки. Аж глаза испуганные у неё.
— Если не будешь делать, что я скажу, я тебе ноги прострелю и в госпиталь отправлю. Сейчас веришь?
Она судорожно сглотнула и кивнула. То-то же! Будет мне тут бабий бунт устраивать. Сидеть, сказал! Прежде чем уйти, долго-долго смотрел на неё, запоминая. И вышел. А в спину — рёв, будто я уже умер. А теперь — бежать, пока не опомнилась. Бабий бунт терпеть — ну нахрен! Авианалёт не так страшен.
Я бы и остальных своих друзей тут оставил, но Громозека — телохранитель, и приказы его руководства моими не перебиваются, Прохору и так ничего не станется, Брасень выкрутится, он, вор, ловкий, а Кадет… Охо-хо! Парень — самый толковый мой комбат, как я без него? Как мне не хватает доверенных людей! Где Шило, Леший, Мельник?
Тяжело вести детей на смерть.
Машина меня уже ждала. Громозека скучал за пулемётом. Я запрыгнул в ГАЗик, молча махнул рукой, запел:
