— Да я чё? Я — ни чё! Я завидую просто. И Дашу отымел, и докторш…
Удар в челюсть опрокинул его на землю, он перекатился ещё назад, встал на ноги и кинулся на меня. махались молча, в полный контакт, без выкрутасов, но с полной отдачей, с чувством, толком, расстановкой.
И всё же надолго меня не хватило. Я первый сдулся:
— Стоп! — И поднял руки.
И молниеносно получил в корпус. Так, что свет погас. Громозека помог мне подняться:
— Лучше?
— Да, отпустило. Я, наверное, полный псих — чтобы прийти в себя, надо хорошенько подраться.
— Не, это обычное дело, — пожал плечами Громозека, снимая с дерева полотенце и поднимая ведро с водой.
— Ты должен меня охранять, а не бить, — заявил я ему, намыливая лицо.
— Да кто тебе сказал? Охранять тебя! Нужен ты! Я вообще тут случайно, мимо шёл, слышу звуки интересные, подслушал, а этот ревнивец — драться. Ну, никакого воспитания!
Ржали вместе.
— Давно она ушла?
— Затемно ещё. Морда — как у кота, что кило сметаны съел!
— Это у тебя морда. А у неё — мордашка. Довольно симпатичная.
— Та я не спорю!
— Вот и молчи!
— Вот и молчу. Кто звонил — говорить?
— Кто?
— Так я ж молчу?
— Да говори уже, чё ломаешься, как целка!
— Фу, какие манеры, а ещё командир оперативной группы фронтового подчинения.
— Чё?
— Через плечо. Меж прочим — генеральская должность.
— Ага, Гитлер Паулюсу тоже фельдмаршала присвоит, чтоб он в плен не сдавался, а он — сдался.
Громозека аж вперёд весь подался:
— Когда? — с вожделенным придыханием спросил он, будто ему элитная проститутка обещала бесплатно дать.
— Зимой этой. В Сталинграде три сотни тысяч немцев окружили. Шестая армия и часть четвёртой танковой. И не выпустили.
Вдруг из глаз этого сурового боевика выступила влага и кадык заходил ходуном над воротником.
— Спасибо, командир. Иной раз уж и не верится, что одолеем. Так и думается, что так и будем — ударил, убежал, ударил — убежал.
— Не, с весны 1944-го бить будем без продыху. Как зерноуборочный комбайн. Перемолачивая немца в труху.
— Сорок четвёртый, — вздохнул он, — как долго.
— В 1941-м ещё дольше было. И тогда мы только огрызаться могли. А сейчас уже ведём наступления. Пусть и тактические, но наступления. И самое важное — удачные!
И тут меня поразила мысль — ведь он всё это давно знает. Играет тут Лёньку ди Каприо?!
— Сука! Психолог чёртов! Ах, ловок! Блин, меня же заставил самого себя из депресняка вытащить! Вот пройдоха!
— Ну вот, а то — охранник, охранник! Я твой ангел-хранитель!
— Да пошел ты!
— Сам пошёл!
— Чё, так, обнявшись, и пойдём вместе на х…?
Рассмеялись, обнялись и пошли. Не обнявшись. И даже не за ручки. Мы же не те, которые… тьфу, мерзость!
— Там меня трибунал не ждёт? — спросил я своего ангела-хранителя.
— Нет. Член военсовета фронта приезжал, хотел тебя увидеть, послушал ахи-трахи, уехал.
— Чёрт!
— Да, тут от комфронта фельдъегерь сидит, бумаги тебе привёз. Серьёзный такой. Гранату взведённую под портфелем прячет.
— Во, блин! Так идём быстрее, а то уснёт, подорвётся.
Спецпочта доставила карту со свежей обстановкой. Не, у меня была свежее, но только тех мест, где побывали мои люди. А тут — всего фронта. Общий расклад. И записка от Ватутина. Там он меня крыл последними словами за аморалку, за самосуд, жестокость, военные преступления, поведение,
