на своем корабле? Может быть, мне просто нравится пользоваться ее расположением, чувствовать себя особенной?
– «Амина Пеннарум» охотится за сокровищами, Аза, – шепчет Заль. – И поднять их из глубин должна будешь именно ты
– За какими сокровищами? – допытываюсь я. – Зачем?
– Научись петь, – говорит она, – и ты все поймешь. Я уверена в этом.
Просто в голове не укладывается. В мире и правда все еще есть сокровища? Должна признаться, сама мысль об этом возбуждает во мне жгучий интерес. На ум приходят истории о пиратах, древних проклятиях, подземельях с ловушками и скелетах, охраняющих тайники.
Потом я вспоминаю о той самой птице, которая поет по ночам, отражая в своих песнях мои чувства, мою боль, о той самой птице, которую Ведда назвала призраком.
Не может же она и правда быть призраком? Хотя как я могу об этом судить, ведь я ничего не знаю о Магонии. Может быть, здесь повсюду витают привидения, а я об этом и не догадываюсь. Я же здесь чужая.
Заль встает за штурвал, где ее ждет множество детально составленных карт какой-то местности. На полях мне удается разглядеть изображения чудовищ.
На секунду внизу показывается кусочек земли, но потом под кораблем проходит шквальный кит, который взбалтывает воздух, пока он не превратится в тучу, способную скрыть все судно.
Джейсону
Кроме того, ему еще не попадался такой факт, которому не нашлось бы места в его тайной копилке знаний.
Разумеется, были вещи, которых не знал даже Джейсон, но в умении запоминать его нельзя было превзойти.
Чего же он тогда
Как же мне не хватает Джейсона. Джейсона, который был моим лучшим другом и как никто другой умел действовать мне на нервы, Джейсона, который любил говорить по полчаса без передышки, засыпая меня интересными, но абсолютно бесполезными фактами, а затем вредно хихикал и громко удивлялся, почему же я раньше всего этого не знала.
Джейсона, который как-то раз, когда я проиграла спор, заставил меня станцевать на глазах у всех музейных хранителей.
Джейсона, который, когда я начинала кашлять, порой как будто впадал в прострацию. Он превращался в счетную машину, спрятанную в человеческом теле, и я понимала, что он судорожно подсчитывает процентное содержание кислорода в воздухе, концентрацию пыли и пыльцы, а также количество времени, которое уйдет на дорогу до ближайшей больницы.
Я такого поведения на дух не переносила, потому что в эти моменты он напоминал мне, что я больна.
Бывало, он бормотал себе под нос, чертил какие-то схемы, которые даже не собирался мне показывать, или обдумывал какие-то вещи, которые отказывался со мной обсуждать.
Так что, Аза, он не был совершенен. Отнюдь. Думая о нем, ты подсознательно пытаешься превратить его в кого-то, кем он никогда не являлся. И не важно, что, впервые увидев его (когда он пришел на твой праздник в костюме аллигатора), ты подумала:
Но он не похож на меня.
Он человек.
Ну все, достаточно.
Замолчи, разум. Лучше замолчи.
Из глубин корабля доносится жуткий голос той невидимой птицы.
Кару – так зовут эту призрачную птицу – срывается на крик, от которого у меня идут мурашки по коже, после чего снова начинает петь, но песня его скорее похожа на вопль отчаяния. Никто не обращает на него внимания. Все ведут себя так, будто ничего не слышат.
Я тоже пытаюсь его не слушать, но вдруг во мне пробуждаются обрывочные, едва уловимые воспоминания.
Кто-то склоняется над моей колыбелью.
На короткий миг я вижу свою собственную малюсенькую ручонку в чьей-то руке в черной перчатке.
И на этом воспоминание, длившееся не дольше, чем судорожный вдох, обрывается.
Я вздрагиваю – на этот раз от того, что Дай дергает меня за плечо.
– Не работаешь – так отойди, – говорит он. – Я из-за тебя не могу достать сети.
– Ты это слышал?