ехать… Словом, доплелся он сюда, а я за ним. Вот сижу, караулю. Хорошо чутконосые хворост откуда-то таскают, а то я бы тут околел!
— И где, где он?
— Там, — указал он. — Сидит на одном месте, как еще не примерз… Раскачивается и бормочет: «Ленни, Ленни»… Ночью к нему чутконосые приходят, греют, а я ему похлебку ношу, а то помрет, чего доброго, с голодухи-то. К костру он ни в какую не идет, вообще от огня шарахается.
— Ну, если он после пожара таким сделался, то немудрено ему огня бояться, — пробормотал Чарим и встал. — Что, Ленни, сходим поглядим на этого убогого?
— Конечно. — Я тоже встала и подозвала чутконосого. — Друг, ты знаешь человека, который сидит вон там, где прежде был замок?
Зверь ответил.
— Ты не знаешь, но знают старшие, я верно поняла?
— О чем это вы? — поинтересовался Вител.
— Он говорит, — я опустила руку на голову чутконосого, и тот, извернувшись, лизнул меня в ладонь, — что сам этого человека никогда не видел, но старшие его узнали и сообщили, что это свой. Кто-то из Сайтора, как мы и предположили, дядя Вител.
— А имени они не знают?
— Нет, — покачала я головой. — Они же нас по-своему называют, и для каждого с десяток прозваний на разные случаи жизни, и они меняются со временем. Я не возьмусь отгадать, кого они имеют в виду.
— Тогда пойдем, — кивнул он. — Взглянешь, может, признаешь? Хотя его, поди, мать родная не узнает…
Мне не хотелось идти туда, где раньше были главные ворота — а незнакомец устроился именно там, скорчился подле большого валуна, накрывшись овчиной, — но выбора не было. Мне было тревожно: я не представляла, чего ожидать от этого странного человека… Надеялась лишь на то, что он сумеет пролить хоть какой-то свет на тайну гибели Сайтора!
Правда, при взгляде на него я усомнилась в том, что он себя-то помнит. Мужчина, когда-то, должно быть, рослый и крепкий, сейчас превратился в обтянутый пятнистой кожей скелет. Я не шучу: сквозь прорехи в его рубище прекрасно было видно покрытое старыми шрамами и непонятными пятнами тело. Он почти облысел, только на висках и надо лбом беспорядочными редкими пучками росли седые волосы, а кожа на голове, странного багрового цвета, казалась неровной, бугристой.
На лицо его я не могла смотреть без содрогания: казалось, его попросту размозжили, потом скатали в шар и вылепили заново как попало, вкривь и вкось. Челюсть отвисала, и я видела, что человек почти беззуб. От носа и ушей остались какие-то бесформенные комки, левый глаз не открывался полностью — кожа на лбу словно расплавилась когда-то, как воск, стекла вниз и так прикипела к щеке.
Он кривился на один бок — должно быть, когда-то переломанные ребра срослись неправильно и не давали ему разогнуться. На правой руке не хватало трех пальцев, и она напоминала скрюченную, обугленную птичью лапу, поджатую к груди. Не уверена, что этот несчастный мог ею пользоваться. Левая осталась более-менее целой, хотя мне показалось, что и она толком не сгибается.
И Вител не преувеличил: запах от незнакомца исходил такой, что подходить к нему не хотелось. Это было не просто вонью грязной одежды и испражнений, сквозь нее пробивался другой душок, больше всего похожий на… на…
— Да он, похоже, гниет заживо, — едва слышно пробормотал Чарим, делая охранительный знак. — И не первый год. Глянь, какие язвы на ногах… уверен, у него по всему телу такие.
— А ты еще спрашиваешь, почему я его к себе в седло не взял, — буркнул Вител в ответ и, повысив голос, окликнул незнакомца: — Эй! Не околел еще? Вижу шевелишься… Есть хочешь, поди?
Тот ответил невнятным звуком, с явным трудом приподнялся, чтобы поменять позу… и увидел меня.
Искалеченная трясущаяся рука вытянулась ко мне, будто пытаясь схватить, и я невольно отступила назад, налетев спиной на Чарима.
— Ты… — прохрипел убогий. Теперь он стоял на коленях, не в силах подняться, и все тянулся ко мне и не мог достать. — Лен…
— Кто ты? — спросила я. — Откуда ты знаешь мое имя?
— Жива… — Он зашелся в кашле и сквозь него выдавил: — Я… это я…
— Кто ты? — нахмурился Чарим. — Назовись хотя бы!
Но тот, похоже, не слышал: он скорчился, уткнувшись шишковатым лбом в стылую землю, и сквозь сотрясающие его рыдания я разобрала еще одно слово, и не я одна.
— Леннар? — удивленно переспросил Вител и взглянул на меня. — Но ты же Альена, ведь так?
— Да… — У меня по спине побежали ледяные мурашки.
— А кто тогда такая… или такой Леннар?
— Это… — Я сглотнула. — Это имя моей матери.
