милитаризацией отечественной экономики и поддержкой террористов по всему миру… А Америка есть – и обнаружилось, что это совсем не та страна, которую мы так любили за ее свободу, уважение к человеку, за ее нажитое трудом и умом богатство, за ее вольную культуру. Потеряв безусловно отвратительного врага в виде советского коммунизма, Америка стала суетливо искать других врагов, и они быстро нашлись. Сначала это были все те же террористы, и казалось, что все правильно и справедливо, это наши общие враги, теперь мы вместе. Но постепенно стала проясняться истинная ситуация: Россия, пусть и не коммунистическая, никак не нужна Америке в качестве друга или хотя бы постоянного союзника, идеологическое согласие – не главное, наступательная геополитика важнее.
Я стал ловить себя на детском, наивном внутреннем диалоге с Соединенными Штатами: «Ну чего же вы еще хотите? Нет соцлагеря, нет угрожающего западному миру Варшавского договора, ничего нет – есть только Россия, пытающаяся справиться со своими внутренними или, в крайнем случае, приграничными проблемами и вовсе никому не опасная… Почему же такая вражда?!» Но на эти глупые вопросы я регулярно получал твердые политические ответы – влияние России надо нейтрализовать на Балканах, в Прибалтике, в Грузии, на Украине, в Средней Азии… России надо противостоять… Россию надо сдерживать… Будто речь идет не о партнере, а о прежней «империи зла», которую необходимо было окружать базами ради охраны западной цивилизации. Жизнерадостные американские сенаторы сулят продолжение разноцветных революций вокруг России и прямо связывают их не только с «распространением демократии», но и с давлением на русских, которых надо таким образом подтолкнуть к внутренним переменам в желательном для США направлении. Нас по-прежнему учат свободу любить, как Северную Корею, лишь время от времени вспоминая о том, что Советов уже нет, и снисходительно отмечая, что «в целом Россия идет по демократическому пути».
А интеллигенция наша, во всяком случае наиболее непримиримо либеральная ее часть, по-прежнему зачарованно смотрит на Америку и повторяет, как в семидесятые: «Цивилизованный мир нас окружает… Америка критикует…» Не замечая, что нынешняя Америка оголтелой политкорректности и ограничения гражданских свобод, экспорта демократии и выборочной борьбы с терроризмом, воюющая с педофилами так, как некогда с коммунистическими агентами, и культивирующая внутри себя доносительство, превосходящее советское, – это, как уже сказано, совсем другая страна, чем та, которую мы так любили в молодости. Другая Россия, другая Америка – а наши инакомыслящие остались теми же, мыслящими инако лишь потому, что просто мыслить не научились. Не способными признать, что в новой реальности пришло время извиниться перед своими за то, что слишком доверяли чужим.
Я же хочу извиниться перед Америкой.
Извини, Америка, любовь прошла.
Я любил джаз, Фолкнера, вестерны, Керуака, джинсы, Кеннеди… Многого из этого больше нет, а то, что есть, перестало быть приметами собственно Америки. То же, что есть Америка нынешняя, я любить не могу. Есть просто очень большая и мощная страна, довольно откровенно лезущая в чужие дела только потому, что другие слабее, и только ради того, чтобы эти слабые не становились сильнее.
Раньше я был на твоей стороне, Америка, потому что хотел добра России – то есть хотел, чтобы коммунистическая напасть кончилась. И в Америке я видел тогда силу, которая поможет нам справиться с этим кошмаром. Теперь я вижу, что Америка не за лучшую Россию, а против всякой. Мы их заботим только как потенциальные соперники, и это не то соперничество, в котором упавшему помогают подняться на ноги.
Мы разошлись – прости, Америка.
Следует ли продолжение
Старый любимый халат, дымящаяся чашка кофе, еще более дымящаяся сигарета (ну, прилипла «дымящаяся»! хорошо, хоть не трубка…).
Прекрасная первая фраза, масштабный общий замысел, главный герой с легкой тенью авторского альтер эго… Месяца за три роман будет готов и наделает легкого шуму в среде газетно-журнальных критиков.
На самом же деле этот роман не будет готов никогда.
Дальше неполной третьей страницы он не пойдет никакими усилиями.
И когда через полгода, срочно заканчивая колонку по щедрому заказу полуглянцевого журнала, ты случайно откроешь забытый файл, никакое чувство, кроме удивления – как же можно писать так плохо! – не посетит тебя…
Надо же – откуда-то вылезло старорежимное «посетит».
Начать сочинение можно только нечаянно. Не дописан абзац, вот и все. А бросать вообще как-то обидно, уже столько сделано. Надо лишь переписать первую главу, вечером выкроим часок.
И вплоть до вычитки корректуры все будет происходить случайно. Планомерным и обдуманным сочинение делается только в переплете. Творческие планы становятся ясны после их выполнения. Urbi et orbi, как правило, неразборчивы.
Жизнь не диктует свой текст по буквам.
Идеологическое отступление
Точнее, онкологическое.
Начали операцию и обнаружили, что метастазы везде. Удалять надо все внутренние органы, потому что дьявол просочился всюду. А после удаления нужна долгая и мучительная химия, но прогнозируемый срок жизни все равно сокращается… Опухолевые клетки смешались со здоровыми, здоровые лезут под скальпель и тут же превращаются в больные. Когда освобождают заложников, на первых порах их помещают вместе с террористами – пойди
