даже мультикультурализм. Надо сказать, что последнего слова ни один житель околотка Чита не понимал, но согласно кивал, когда речь заходила о примирении: чёрт с ним с наименованием, лишь бы названия улицы больше не меняли. Новые власти критиковали и всячески поносили предыдущих революционеров, обзывая их маргиналами и отбросами общества. Писатели, режиссеры, драматурги и журналисты, которые до недавнего времени всячески шпыняли прежнюю власть, и многие на этом поприще сделали себе значительную карьеру, ныне получили негласный указ и полностью самоустранились от социальной критики. Они стали проповедовать другие ценности, которые никоим образом не вступали в конфликт с суровой действительностью, сложившейся в обществе. Когда же все завоевания революций были отменены, осуждены и освистаны, а к самим революциям стали относиться с презрением, то улицу, с согласия её жильцов, окончательно переименовали и назвали просто и понятно – «Числительная». Тем не менее, последнее слово оставили за собой сторонники революций: они прошли маршем по этой улице, изрядно заставив содрогнуться не только жителей этого околотка Старой Качели. Ночью сторонники революций стали поджигать машины и громить витрины магазинов на всех территориях, прилегающих к этой улице. На разгон демонстрантов были брошены такие силы, с помощью которых можно было бы в одночасье захватить по меньшей мере два ближайших государства.
Пихенько в школьные годы отличался тем, что проявлял необыкновенную изобретательность, чтобы спасти свою репутацию. Особенно, если речь шла о грозящей двойке. Так на уроке старокачельского языка учительница по фамилии Сиволап вызвала Пихенько к доске и велела просклонять имя сказочного персонажа. Поначалу всё шло хорошо: Алибаба, Алибабой, об Алибабе. Но когда коснулись множественного числа, то тут Пихенько растерялся: его рыжий чуб сразу же встал торчком, уши оттопырились, а веснушки на продолговатом лице от страха и неуверенности сбились к переносице. Кто-то пытался подсказать, но неверно: спасательный круг оказался двухпудовой гирей. За написанное слово «Али бабы» учительница Сиволап хотела поставить двойку, несмотря на то, что с первой частью задания Жора справился вполне безошибочно. Но тут её возмутило, что нерадивый ученик поделил слово. Её резон основывался на том, что имя не делится. Никто же не говорит Жо Ра. Один из учеников возразил учительнице, что имя египетского бога солнца Ра тоже не слепливается со слогом «жо», который больше подходит к другому слову, обозначающему место пониже спины. Однако кто-то же слепил часть позорного слова с великим словом, в результате чего появилось имя экзаменуемого товарища. В классе раздался ехидный смешок. После этого довода другой мальчик выдвинул свой, не менее аргументированный. Оказалось, что он побывал на шахматном турнире юниоров во Вьетнаме и видел в Ханое памятник Ленину, где имя вождя пролетариата было написано раздельно: Ле Нин. Учительница стала доказывать, что у вьетнамцев другая языковая культура, другие предпосылки к возникновению имени.
Видя, что спор затянулся, Пихенько сам решил спасти ситуацию. Он сообразил, что главная его ошибка заключалась в том, что он разделил имя сказочного героя, как будто слишком длинного дождевого червяка, прежде чем надеть его на крючок. Значит надо искать какой-то неделимый вариант этого странного имени. И он выдал его на всеобщее обозрение: «Алибабьё». Первыми прочитали слово сидящие за партами ученики. Хохот заставил учительницу обернуться к доске. Тут уже была задета её женская гордость. Свирепый громовержец Зевс по сравнению с ней теперь мог бы показаться крылатым Амуром, мечущим стрелы любви.
После этого Пихенько ежедневно должен был оставаться после уроков и склонять самые трудные слова на протяжении целого месяца. Домой его не отпускали, пока он не справится с заданием. Иногда он, весь перепачканный мелом, уходил вместе с директором школы, который просил его подержать потрепанный портфель, пока сам он закрывал замок на входной двери. Когда Смычкин с Гариком узнали эту историю от жены Пихенько Ани, они выразили предположение: «Наверное, с того времени и появился у Жоржа интерес к живому слову».
Сверчков умер
Когда Осе предложили написать рецензии на книги влиятельных старокачельских творцов, через которых он мог бы начать печататься в солидных журналах, он тут же отказался, сославшись на то, что он не птичка тари, которая ищет себе пропитание, ковыряясь в зубах могучих крокодилов. Размышляя над предложением и проклиная всех старокачельских литераторов, Ося пришёл в редакцию и сел за свой столик в дальнем углу помещения, заваленного стопами книг, подшивками газет за многие годы, папками чьих-то отклонённых, но не выброшенных на помойку рукописей. Почти что следом за ним в отдел новостей вошёл журналист Горшков и сообщил, что умер коллега по цеху Сверчков.
Щекоткин, сотрудник соседнего отдела сатиры и юмора, а также завотделом Заглушкин отложили магнитные шахматы и тут же стали засыпать вопросами Горшкова:
– Кто умер?
– Сверчков.
– Быть не может!
– Сам прочитал у главного на столе.
– Некролог что ли?
– Нет, просто запись в его бортовом журнале.
– Ну и дела! – почесал в затылке Заглушкин. Живёт человек, живёт и – бац, как корова языком слизнула.
– Да, хреново придётся его жене, – протянул юморист Щекоткин.
– Ничего, возьмёшь на содержание, – съязвил Горшков. – Не чужая всё-таки…
– На что намекаешь? – взглянул из-под очков Щекоткин.
