От неяркого настенного светильника глаза у него блеснули желтым.
– Вы полагаете?
– Конечно. По-моему, он ужасно милый, – Аська заговорила уверенней.
– И что же? – шевельнулся ус. – Кому, интересно, это надо? Равно как устарелые технологии, немецкий в совершенстве, ученая степень и прочие благоглупости. Старые пни надо выкорчевывать, это только закономерно.
От коньяка голод усилился. Вспомнив торт и волос на розовом креме, Аська торопливо сделала новый глоток. Внутри было пусто и горячо. Вдруг стало легко, легко и свободно, даже захотелось дотронуться до смуглой руки, держащей рюмку.
– Н-ну, я не говорю уже о том, что из-за таких, как этот ваш Яков Аронович, более подходящие специалисты сидят на ста сорока рублях, а между тем…
Он, наверное, подумает, что я какая-то распущенная или что, если дотронусь. Аська покосилась на соседний столик. Девушка улыбнулась и поправила спутнику волосы.
– …говорю, что так и жизнь пройдет, как прошли…
– Азорские острова, – подхватила Аська.
– Н-ну, положим, Канарские.
– Нет, – заволновалась Аська, – Азорские, я точно помню!
– Канарские, Ася. Канарские. Не спорьте.
Он закурил.
– Тем более что пройдут и те и другие, а мы с вами не заметим.
Аське было обидно – за Маяковского, и за себя, и за Яков Ароныча. Но Маяковскому, по сути дела, все равно, а главное то, что они сидят вдвоем в кафе, сидят и разговаривают. Прислушавшись, она поняла, что речь идет все о том же Яков Ароныче.
– …не только он, конечно. Косности, к сожалению, больше чем хотелось бы.
– А сколько вам хотелось бы? – непринужденно отозвалась Аська – или коньяк в Аське, – и больше не было страшно. Волосы у него наверняка мягкие – вон как послушно лежат. Облокотилась на стол и неожиданно для себя спросила:
– Откуда у вас такое имя: Глеб?
Ус иронически дернулся.
– От мамы с папой. Как и у вас, впрочем.
Отхлебнув коньяк, Аська простодушно рассказала, что мама с папой хотели назвать ее Людмилой, Люсей, но бабуля, бабушка моя, обиделась. Которую зовут Асей. Вернее, звали, потому что бабули больше нет – она умерла, когда мне было четыре года…
Когда и, главное, как на столике появились чашки с кофе и полные рюмки коньяка, Аська не заметила.
– Все-таки он чудный старик, – вернулась она к Якову Ароновичу.
– Бога ради, – прозвучал холодный ответ. – Пусть он остается милым и чудным, но в отделе есть на кого опереться без него, вы уж мне поверьте.
– Верю, – истово подтвердила Аська.
– Если бы не инсинуации всякого рода…
Он промокнул салфеткой усы. Аська не знала, что такое «инсинуации», и сочувственно кивнула. Дома надо посмотреть в «Словаре иностранных слов», там будет.
– Н-ну? Может быть, зайдем ко мне? – Спросил равнодушно, закрывая бумажник, но Аська обмерла.
Надо было встать – он протянул руку, и Аська вскочила поспешно, поправив юбку. Когда шли по проходу, его рука легко придерживала ее за талию. Только бы блузка не вылезла, мамочка моя.
– Мы ведь не надолго? – спросила жалким голосом.
Дернулся, шевельнулся ус.
– Нет, конечно.
По пути заскочила в автомат – к Аськиному счастью, он работал. Трубку взял отец, которому и наплела бойко и лживо про день рождения подруги («это с нашего курса, ты не знаешь») и что заночует у нее, не тащиться же ночью через весь город. Повесила трубку, словно зачет сдала.
Свернули с проспекта в переулок, потом еще один. Аська любовалась точеным испанским профилем и заметила только, как прошли мимо закрытого галантерейного магазинчика. В витрине пылился вялый капроновый чулок, свисающий с пачек мыла, уложенных лесенкой.
– Вот здесь я обретаюсь.
Технолог обретался в высоком мрачном доме со старинным лифтом, в котором они поднимались бесконечно долго. Наконец лифт остановился с лязгом, хозяин пророкотал: «Прошу» и неуловимым движением фокусника вынул ключ.
Коридор в квартире тоже был темен. Неслышно, как все, что он делал, отворил дверь и только тогда щелкнул выключателем. Где-то под самым
