– Ни сердца, ни давления…
– Сколько, восемьдесят два?!
– Детей не было…
– Муж умер, говорю…
– Моей теще с нее пример брать!
– А муж от чего умер?
– Ваше здоровье, Софья Николаевна! – тянулся кто-то с рюмкой.
– За вас пьют! – орал Иннокентий Семенович, склоняясь к Софиному уху. – За ваше, слышите, здоровье тост!
Она сверкала белыми зубами, рокотала что-то невнятное в ответ, бодро вздымала рюмку.
Родители Валентины приходили, когда совсем уж невежливо было отказаться. Марина садилась в дальнем конце стола и часто выходила в кабинет к телефону («мне позвонить…») или на кухню. Мудрей всех поступал Дмитрий: поговорив несколько минут со сватами, сгребал «орлов» в охапку и уводил гулять. Когда он был на дежурстве, то же самое делала Марина. Первого знакомства с Софой ей хватило, углублять не было надобности. С дочерью «петербургский реликт» не обсуждали, да и зачем? Обоим ясно было, что гуманный замысел Спивакова потерпел фиаско. Вернее, один из зайцев был убит: тетушку перевезли, водворили и обустроили с минимальными потерями: рекламации на то, что в Ленинграде места в квартире было больше, а продукты в магазинах лучше, высказывались регулярно. Ну, да там лучше, где нас нет.
Все это накаленная Марина выложила мужу, когда в очередной раз возвращались от Спиваковых.
– Иннокентию тоже нелегко, – примирительно заметил тот. – С обменом бегал, как одержимый, потом в Ленинграде… Он тоже не мальчик, ему за шестьдесят. Или почти шестьдесят?..
Мужская солидарность, молча удивилась Марина.
– Посмотри с другой кочки, – продолжал муж. – Она прожила жизнь, о которой мы ничего не знаем, и в свои… сколько ей, восемьдесят два? – ей не с кем будет попрощаться, когда срок придет. Иннокентий…
– Да Софа ему не тетка вовсе! Жена покойного дядюшки. Ну… вдова то есть.
– Зато дядюшка был ему
– Да на здоровье! – выкрикнула Марина, и шедшая впереди них пара обернулась. – Для него – приемная тетка, но Валюшке за что такое счастье?
– Неэлегантно получилось, – согласился муж, – но ведь он не намеренно?.. Рассчитывал на совместимость. Иннокентий любит, чтобы перспектива была четкая… У тебя ключ далеко?
Морковка, лук, лохматый кочан капусты в Софиной авоське соседствовали с белым батоном и пачкой сахара либо масла. Сахар она сыпала в чай десертной ложкой, щедро черпая его из емкой сахарницы. За столом сидела, широко расставив ноги для устойчивости – не доверяла субтильным трехногим табуреткам. Когда Валентина работала дома, ей случалось часто наблюдать Софину обильную трапезу. Поскольку тетка упорно не надевала слуховой аппарат, приятной застольной беседы не получалось; ограничивались улыбками, как иностранцы. Все коммуникации сводились к нескольким темам.
– Что вам купить, я в магазин иду? – спрашивала Валентина.
Выяснялось, что «все есть, ничего не надо». Либо что-то было нужно, «но в вашем магазине все равно нет, вот у нас в Ленинграде…»
– В Ленинград не поеду, – твердо говорила Валентина, – зато буду в центре, могу посмотреть.
Речь могла идти о таком раритете, как нерафинированное подсолнечное масло или персоль – все это без труда можно было купить в бакалее на углу. Софа прочувствованно благодарила, скрупулезно, несмотря на протесты, отсчитывала деньги, всегда добавляя: «Я не люблю быть должной». После этого она пристально рассматривала на свет мутную бутылку с маслом, отдирала пробку, нюхала зачем-то, хотя была полностью лишена не только слуха, но и обоняния. Вердикт был всегда одинаков:
– Плохое масло!..
То же самое могло относиться к рису, сардинкам, укропу, свекле – все, решительно все было не таким, как «у нас в Ленинграде».
В первое время Валентина волновалась: проверяла срок годности, убеждала, что нерафинированное масло всегда с осадком как раз потому, что нерафинированное… Когда же выявилась истинная причина недостатков, она вздохнула с облегчением.
Та же участь постигла Галину Сергеевну, которая выстаивала длинные очереди, покупая на Софину долю продукты, – все купленное неизменно вызывало разочарование, хотя принималось с кротким смирением. Не то, не то…
Ежедневный вопрос «Как вы себя чувствуете?» носил чисто светский характер – Софино состояние не внушало тревоги, – однако тетя долго и скорбно медлила с ответом. Потом, словно внезапно решив открыть страшную правду, кричала:
– Плохо! Совсем плохо!..
На испуганное: «Что такое? В чем дело?» прижимала руку ко лбу.
