Счастливый Феликс: рассказы и повесть

Павлику, но в руках у старика появлялся обтрепанный блокнот, и вот уже тонкая графитовая линия протягивалась от нарисованного кружка под неторопливый голос: «На ветке – смотри внимательно – сидит ворона. На другом дереве…» Из кухни слышалось бряканье посуды и строгий голос: «Бульон стынет!..» Он не был художником, его дед, – рисунки из-под карандаша выходили неуклюжими, но хитрые задачки никогда не повторялись. Голос деда увлекал его в дебри логики и таил в себе особую магию – как бабушкины руки, в которые мальчик утыкался горячим лбом. «Никуда твои шахматы не убегут, сядь уже поешь!» Старик откладывал карандаш («только не сломай») и семенил на кухню, на ходу поправляя спадающий тапок, а Павлик оставался наедине с задачкой. И конечно, шахматы – «шахматы», как снисходительно называла их бабка; дед научил его игре, так что скользящие по клеткам фигуры потеснили хитрые задачки – шахматы оказались хитрее и мудрее. Повзрослев, Павел играл с отцом – и был разочарован: ему помнилось, что дед играл сильнее и… остроумней, что ли. Убедиться в этом стало невозможно: старик больше не проявлял интереса к игре, полностью сосредоточившись на сушке сухарей. А ведь тогда, раньше, можно было записывать его партии. Если бы знать… В письменном столе лежит дедов старенький карандаш – тусклый, со стершейся позолотой и потемневшим зажимом, который прежде выглядывал из кармана пиджака.

После смерти деда Павел забросил шахматы и, наверное, не вернулся бы к ним, если бы не жена. Валентина сняла с антресолей деревянный ящик с гремящими фигурами, стерла пыль… Играли по-разному: то партию-другую время от времени, то азартно пускались в «шахматный запой» на неделю – прибегали с работы, наскоро перекусывали, раскрывали доску. Одна белая пешка была потеряна в незапамятные времена – вместо нее дед ставил пустую катушку от ниток. Однажды, когда Павел расставлял фигуры, Валентина вытащила из сумки… белую пешку.

В тот вечер не играли – сложили фигуры, вместе с новой пешкой, и захлопнули доску.

Новая пешка была отнюдь не нова и когда-то входила в шахматы, принадлежавшие Марининому отцу. Шахматы те, как и многое другое, были конфискованы в 1940 году во время его ареста. Капитан НКВД, которому шахматы явно приглянулись, фигуры не пересчитывал, иначе заметил бы отсутствие белой пешки, которая в тот момент лежала в кармашке платьица трехлетней Марины.

Отец не вернулся – ни на следующий день, ни потом, оказавшись, как и тысячи других, одной из пешек в чужой игре.

Пешка долгое время была Марининым талисманом. Она брала ее с собой на экзамены. Достаточно было нащупать в кармане гладкую костяшку, сжать ее пальцами – и это давало какую-то уверенность. С пешкой играла маленькая Валюшка и огорчалась, что мать не разрешает носить ее в детский сад. Однажды во дворе она совершила выгодную, как ей казалось, сделку, обменяв пешку на битку для «классиков», приятно тяжелую в руке. Девочка похвасталась своей предприимчивостью матери, но Марина даже не посмотрела на битку: «Меняйся обратно». Процесс обратного обмена был унизительным, к битке пришлось добавить увеличительное стекло, Валюшкину гордость – ни у кого такого не было.

Шахматная фигурка вернулась домой и сохранилась до сих пор, чтобы теперь заполнить брешь в ряду белых пешек.

Маринина мать не дожила до реабилитации мужа.

Родителей отца Валентина знала только по фотографиям – они погибли при одной из первых бомбежек. Пионерский лагерь, где находился сын, эвакуировали в какой-то детский дом, и только после войны Дима узнал о судьбе родителей.

Валентина с завистью слушала рассказы Павла о «старичках» – в ее детстве «старичков» не было. Можно было только порадоваться за мальчишек, хотя ни к Спиваковым, ни к ее родителям слово «старички» совсем не подходило. Другое дело – Софа.

…которая подходила на «старичковую» роль еще меньше. Мальчишки дичились ее, хотя иногда не могли сдержать любопытства и просовывали головы в высокие двойные двери. Софа с улыбкой доставала вазочку с конфетами, рокотала что-то приветливое, вынимала из буфета безделушки: «Играй!»

В один из таких набегов азартный Ромка спросил, есть ли у нее машинки. Кричал, пока тетка поняла, а поняв, почему-то рассердилась: «Зачем?!»

– Играть… – растерялся мальчик.

– Вот, на! Играй! – Софа придвинула к нему фигурки из фарфора. – Смотри: коровка. А вот танцорка, пляшет… Играйте!

Мальчики покрутили в руках непривычные диковинки, после чего устроили «гонки».

– Старт! – крикнул Ромка.

Оба, отпихивая друг друга локтями, застучали фигурками по столу к «финишу», которым назначили Софину сахарницу.

То ли мальчишеская неуклюжесть оказалась виновата, то ли подвела ажурная вязаная скатерть, зацепившаяся за статуэтку, но обе фигурки упали на пол. Следом опрокинулась и тоже свалилась финишная сахарница. «Орлы» виновато сползли со стульев и заревели во весь голос.

– Да склею я, склею! – пытался докричаться Павел. После происшедшего он не рискнул даже заикнуться о слуховом аппарате. – У меня эпоксидка есть, она все берет!

– Марродеры, – негодовала Софа. – Разве это дети? Головоррезы, настоящая шантрапа!

В глазах у Валентины потемнело. Подняв голову, она четко произнесла:

– Нет. – Сердце билось так сильно, что продолжать она смогла не сразу. Во рту пересохло. – Нет, – повторила твердо. – Это дети, маленькие дети. Они виноваты, конечно; простите! Дети… они шалят. Потому что – дети. Но они не шантрапа и не мародеры!

Павел, рассматривавший за столом статуэтку, поднял голову.

Тетка стояла с возмущенным лицом. Потом, всхлипнув, выдернула из рукава неизменный кружевной платочек, уткнулась в него и вышла.