Хищник. Если его можно ранить

затронуло всю базу – или «Институт сельскохозяйственных исследований», как ее обозначали на картах.

Про себя я называл китайца Пинем. Должно быть, он пострадал сильнее моего, но все равно оказывал сопротивление – я слышал, что им пришлось повозиться, когда они привели его в камеру.

Когда раздались выстрелы, я подумал, что Пинь завладел АК-47. Но потом ему задали трепку – и он больше не проронил ни звука, пока я не начал стучать ложкой по железной трубе, чтобы проверить, есть ли кто по другую сторону.

Несколько часов я стучал и не получал ответа. Поздно ночью – кажется, это была именно поздняя ночь – он все же ответил. У меня не было ни часов, ни окна, чтобы сориентироваться во времени, хотя так далеко за Полярным кругом от окна все равно не стоило ждать особого толка.

Первым ответом стал стук – как две капли воды похожий на мой. Я попытался простучать сообщение азбукой Морзе, но их, похоже, не учили этому в летной школе. Пришлось проявить изобретательность.

Прислонив ухо к трубе, можно было услышать всевозможные звуки: шаги, скрип дверей, голоса и даже шорох крыс, которые бегали за стенами.

Мы придумали простой шифр. Первая серия ударов описывала предмет – дверь, человека. Вторая серия – действие.

Два удара означали человека, возможно, Ушанку. За ними следовала пауза, а потом – его действие. Один удар означал «идет» или «подходит».

Четыре удара означали крысу. Мы поняли, что здесь полно крыс, когда узнали их писк. Если мы слышали, как бежит крыса, удары шли в такой последовательности: звяк-звяк-звяк-звяк… звяк.

Пинь пытался упростить систему, ускоряя удары и тем самым показывая, что быстрая серия равна медленной, возведенной в квадрат: звякзвяк означало четыре удара, звякзвяк звяк – пять, а звякзвякзвяк – девять. Но от всех подсчетов у меня болела голова. Достаточно было и того, что нам приходилось держать в уме, что означала каждая из цифр.

Чтобы описывать поистине сложные предметы, которые было не услышать сквозь стены, Пинь придумал кое-что интересное – он предложил способ передавать картинки…

Пинь начал с серии вроде звяк-звяк-звяк звякзвяк звяк-звяк… звяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк… и так далее. Она была такой сложной, что мне пришлось процарапать ее ложкой на стене, чтобы не запутаться.

Где-то через час я понял, что он отправил мне схематичное изображение человечка, похожего на героя игры с приставки моего племянника. Китаец был умен. Берегись, мир, если они вдруг решат завязать со своим коммунистическим бредом.

Через два дня мы придумали серии ударов для обозначения людей, оружия, дверей, самолетов и даже карты тюрьмы.

Я стал выцарапывать слова под матрасом, чтобы мои тюремщики не нашли подобие плана побега – хотя бежать все равно было некуда, ведь мы застряли на крошечной, кишащей русскими спецназовцами скале посреди Восточно-Сибирского моря.

Мы просто убивали время. Поскольку Пинь не был склонен к пустой болтовне и играм, нам оставалось лишь придумывать этот звякающий язык в перерывах между допросами – которых для меня стало меньше после появления Пиня.

Звяк-звяк-звяк… звяк, – простучал Пинь. Это означало, что идет несколько человек и одного из нас скоро будет обрабатывать сам Прощелыга – так Пинь называл того офицера, который допрашивал меня первым.

Я смотрел на дверь, гадая, остановятся они здесь или пойдут дальше. Мне было стыдно надеяться, что они пойдут дальше, ведь это означало, что они придут с визитом к Пиню, с которым всегда обходились немного грубее.

Но ключ повернулся в замке, и на пороге появился лысый – его звали Дженнингс – в сопровождении Прощелыги. За спиной у них стоял невысокий темноволосый садист по фамилии Востов, который обычно держал меня.

Он вошел в мою камеру, обхватил меня рукой за шею и взял в удушающий захват. Я не сопротивлялся. Я уже изучил порядок действий, от которых пока что никому из нас не было толка.

Они задавали мне вопрос о задании, я сообщал им, какого цвета были трусики у Джули Коннер, когда она впервые разрешила мне на них взглянуть, а потом Востов сдавливал мне шею и я терял сознание.

Он пытался воздействовать на болевые точки, но после катапультирования я понял, что интенсивнее боли уже не будет.

За пять допросов в последние два дня я узнал несколько фактов – вероятно, это даже больше, чем они узнали от меня.

Эти люди не были экспертами по пыткам. Это даже была не тюрьма. Вполне возможно, они не ожидали, что здесь когда-либо окажется американский пилот.

Еще я понял, что они отрезаны от командования. В регионе свирепствовал шторм, а электромагнитный импульс, вырубивший мою рацию, повредил и их приборы.

– Капитан Мур, зачем командование послало вас шпионить за нами?

– На них были голубые цветочки, – ответил я. – Крошечные. Ей было шестнадцать, а я только и думал, какой у нее лифчик. Был ли он такой же расцветки? Может, она и вовсе его не надела? Само собой, я узнал ответ, когда мы голышом нырнули в тот пру…

Темнота.

Я очнулся на полу и взглянул на Прощелыгу. Он наставил пистолет мне на яйца и орал на Дженнингса, приказывая ему переводить. Конечно, если