Жуйжэнь и Лун Шанъин уже открыли двери. Лун Шанъин смахнула бесконечные слезы с давно уже мокрого лица и задрала голову, глядя на пешеходный мост, тот самый, о котором впервые услышала, который столько раз представляла и рисовала в своем воображении. Высокий, крепкий, горделивый, этот образ причинял ей сильную боль, заставлял плакать, в ее глазах плескалось непонимание и замешательство. Она ахнула и заголосила:
– Сыночка, мама к тебе приехала! Ты зачем прыгнул с этого моста?
Она все рыдала и задирала голову, глядя на перила моста, словно бы ее сынок все еще стоял там и никуда не прыгал, словно бы ничего еще не случилось и она могла предотвратить трагедию.
Го Жуйжэнь вышел из такси, и ноги его подкосились, он оперся на Чжан Туна и нетвердой походкой добрел до моста. До нужного места вроде как всего ничего, буквально один шаг, вот только сделать этот шаг Го Жуйжэнь не мог. Сердце глухо колотилось, выскакивая из груди, его мучила одышка, несколько раз старик чуть было не упал. Журналист показал им точное место, куда спрыгнул Го Юнь, Го Жуйжэнь остановился там, велел Чжан Туну достать фимиам и ритуальные деньги, а сам принялся шарить по карманам и через какое-то время вытащил зажигалку; потом внезапно упал на колени, заливаясь слезами, и дрожащей рукой стал по одной банкноте поджигать ритуальные деньги. Он молча смотрел, как бумага в огне танцует, извивается, словно какое-то потустороннее осмысленное существо, которое внезапно показало свой истинный лик. В языках пламени бумага быстро из желтой превращалась в черную, рассыпалась в пепел, чудесным образом становясь такой легкой, что ее подхватывал ветер. Это был обряд призыва души. Затем Го Жуйжэнь начал еще один ритуал. Он достал белый траурный флажок и встал перед горящими ритуальными деньгами, слегка согнув колени, и чуть было не упал. Журналист, стоявший рядом, тут же подхватил его под локоть, старик удержался на ногах, а потом с белым траурным флажком в руках принялся ходить кругами вокруг костра, распевая песню, в которой излил всю свою тоску; мотив ее был трогательным и печальным. Лун Шанъин встала на колени рядом с костром и запричитала:
– Сына, мама приехала повидать тебя… мама отвезет тебя домой.
Она достала белое полотенце и стала вытирать слезы, не переставая при этом плакать, и в конце концов обмякла и уселась прямо на землю.
Го Жуйжэнь перестал ходить кругами, остановился в том же месте, где только что стоял на коленях, и снова плюхнулся на колени, сложив руки в приветственном жесте. Зять Чжан Тун тоже опустился на колени. Го Жуйжэнь громко сказал:
– Сына, мы с мамой заберем тебя домой.
Многочисленные прохожие стали на них коситься. Трое деревенских жителей, один подпоясанный красной веревкой, другая с белым полотенцем на талии, одетые как капуста, кричат что-то странное, да еще и плачут. Некоторые прохожие озадаченно останавливались, но большинство не удивлялись этой странности и, не замедляя шаг, проходили мимо с каменными лицами.
Они снова сели в такси. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин опустили окна, повернули головы и глазели на пешеходный мост, пока тот не скрылся из виду. Теперь неоновые огни, заполонившие улицу, ярко освещали дома, машины и прохожих, а мрачный силуэт пешеходного моста растворился в потоке света, словно тень. Слезы стариков тоже поблескивали в ночи, как жемчужины, переливаясь разными красками в ярких огнях.
9
Го Юнь все сильнее ощущал, что не может торчать в Хуанбаобао, он здесь лишний, да еще и ненормальный. Все чем-то заняты, молодежь уезжает все дальше и дальше от дома, словно бы чем дальше, тем больше денег заработаешь. Часто доносили слухи, мол, такой-то в таком-то месте разбогател, стал директором и начальником, продвинулся. Все это пустые мечты односельчан, их выдумки. В действительности было очень мало тех, кто продвигался по карьерной лестнице. Те, кто уезжал на заработки, по возвращении из тщеславия рассказывали о том, как им хорошо живется, и никогда о том, что плохо. В поле теперь работали только старики, а молодежь прохлаждалась по домам, вызывая лишь странные взгляды.
Го Юня уже спрашивали, мол, когда поедешь, скоро ли отправишься на заработки? Раньше он и правда на праздниках гостил недолго, все грезил о деньгах, поживет пару дней – и обратно, но в этот раз все было не так. Он ведь решил уволиться и вернуться домой, построить дом и больше никуда не ездить. Но Го Юнь впервые ощутил, что родная деревня не может его принять, словно бы он нарушил какое-то правило, поплыл против течения. Он почувствовал, что уже не всецело принадлежит Хуанбаобао, старики считают его гостем из дальних мест, который приезжает, лишь чтобы повидаться с родными.
Го Юнь испытывал все более сильный стресс. Он не мог больше противостоять расспросам Ян Пин, но и дома не мог оставаться. Снова ехать работать? До нового года еще шесть месяцев, можно заработать три тысячи юаней и вернуться построить дом. Но если вернется в Шэньчжэнь, то с Ян Пин особо ничего не скопит. А если поехать в другое место, то он будет ужасно скучать по ней. Что же делать? У Го Юня даже к старшему брату не было настроения сходить; после возвращения братья толком и не поговорили.
Судьба, похоже, полна загадок. Сам-то Го Юнь считал, что уже сделал выбор и вернулся в родную деревню. Но загадочная сила в тот момент отталкивала, и он в итоге принял решение уехать. В этот момент он подумал о Гуанчжоу.
Гуанчжоу не был незнакомым местом для Го Юня. Когда он ехал на заработки в Кайпин, то ссаживался с поезда в Гуанчжоу, так что проездом он в Гуанчжоу уже бывал.
Когда Го Юнь в первый раз возвращался домой на Новый год, то вместе с толпой других таких же желающих добрался до вокзала в Гуанчжоу. На площади перед вокзалом люди теснились, словно пельмени в котле, все они постоянно перемещались, кое-где головы превращались в сплошной черный
