«А ныне ратным людям найму дать нечего, сидит государь в Москве в осаде от воров больше года, и которая была у государя казна, то вся казна роздана ратным людям, которые сидят с государем на Москве».
Откликнулся народ. Купец Пётр Строганов прислал изрядную сумму, Архангельский монастырь 2620 рублей, Соловецкий – 3150 рублей. Только мехами Скопин собрал 15 тысяч. Почти все собранные деньги пошли на выплату жалованья наёмникам Делагарди. Воинов у шведа осталось немного – 2100 солдат, но это были опытные воины. А кроме того, привлекая шведов к военным действиям, Скопин их контролировал.
Михаил пока не знал о победах Скопина. В один из дней он вывел своих ополченцев из Владимира и отправился по дороге на Москву. Буквально через двадцать вёрст, ближе к вечеру, столкнулись с конным польским разъездом. Поляки, увидев вооружённых людей, стали разворачиваться для боя. Было их два десятка, но вооружены хорошо – кавалерийские короткие пики, сабли. И защита добротная – шлемы, кирасы, латные юбки.
– Лучникам стрелять! – приказал Михаил. – Копейщикам – становись в шеренгу, подтоки в землю. Пищальникам – поджечь фитили!
Сотня у него разномастная. И лучников с десяток, столько же пищальников, копейщиков три десятка, у остальных сабли, мечи, боевые топоры. Одно слово – ополчение. Даже у копейщиков копья разные. У одних натуральная охотничья рогатина с тяжёлым древком, рожон длиною в локоть, как прямой меч, оружие серьёзное, с таким на медведя ходят. Одно плохо – подтока нет. Подток – острая наконечная железяка, устанавливалась с тупого конца пехотного копья, подток втыкался в землю, получался упор. Ежели лошадь на копейщика такого наскочит, подток не позволит выбить копьё из рук, примет удар на себя. Вроде мелочь, но в бою каждая мелочь может сыграть роковую роль. А ещё плохо, что слаженности не было, долгих упражнений и занятий, на которых вырабатывается автоматизм. Строились долго копейщики, но лучники уже начали пускать стрелы. Пищальники стучали кремнями, пытаясь выбить искру и поджечь фитиль. А поляки всё ближе.
Михаил в левую руку пистолет взял, в правую саблю. Неуютно себя чувствуешь, когда на тебя конница летит.
Когда дистанция сократилась, всего полсотни метров, нестройно грохнули пищали. Несколько лошадей и всадников упали. Но остальные уже к шеренге подскакали. Копейщики своё дело сделали, не убоялись. Несколько лошадей, получив копья в грудь с разбега, пали. Пошла сеча. На Михаила бравый польский гусар налетел, обменялись сабельными ударами. Один из ударов поляка достиг цели, сабля по шлему проскрежетала, скользнула по наноснику шлема, в сторону ушла, порезав левую скулу и подбородок. Михаил, приберегавший пистолет как последний довод, вскинул оружие и выстрелил поляку в лицо. По щеке у самого кровь обильно текла на кафтан, лицо саднило. И перевязать возможности нет, бой идёт. Слава богу, глаз видит, не задет. Михаил разряженный пистолет за пояс сунул, заряженный достал. Совсем рядом польский гусар по копейщикам сабельные удары наносит, они подставляют древки копий, ведь щитов нет. Михаил прицелился, выстрелил поляку в шею. Голова у гусара в шлеме, на груди кираса, её мягкая свинцовая пуля не пробьёт, только вмятину сделает. Поляк с лошади упал. Бой внезапно стих. Двое гусар нахлёстывали коней, удаляясь по дороге.
– Уходят ляхи! – закричал кто-то из ополченцев. Значит, можно их бить!
Другой к Михаилу повернулся:
– Перевязать тебя, князь, надо, всё лицо в крови, кафтан спереди напитался.
Нашли чистую тряпицу, неумело перевязали. На голове целый шар получился, только для глаз и лица щёлки.
– Посмотрите раненых, может, ещё кому-нибудь помощь нужна. Флегонт, ты убитых наших посчитай, да вместе с Лаврентием оружие соберите.
– С поляков кирасы и шлемы снимать?
– Обязательно. Нашим ополченцам пригодятся, а если продать, так и деньги.
– Тут на телегу наберётся.
– Вон деревню видать, пока не стемнело, берите телегу, только лошадь не берите. Селян обижать не надо.
Посчитали. Выходило на одного убитого поляка по двое наших, да ещё раненые, правда, легко, сами идти могут, как Михаил. Конечно, поляки на конях, при защите кирасами, выучку имеют, боевой опыт. Потому потери ополченцев двукратные супротив польских. Но ведь устояли! Даже после таких небольших побед у ополченцев настроение поднималось. Можно, выходит, поляков и литовцев бить.
Рана, пока до Москвы шли, измучила. Сначала левая половина лица отекла, глаз заплыл, рану дёргало. Но до столицы отёк спал, глаз открываться стал. Перевязки ежедневно делали, а ещё лечцы в сёлах рану то сушёным мхом присыпали, то какими-то настоями промывали. Организм справился или старания лечцов сказались, но рана не гноилась, чего боялся Михаил.
С питанием такой массы людей было скверно. Урожаи на полях, где были, частично вытоптаны конницей, а ещё селяне в ополчение подались, убирать урожай, кроме баб и детей, некому. Но всё же селяне подавали хлеб, сало. А ещё раз в день останавливались у постоялых дворов. Михаил на свои деньги людей кормил – супом с потрошками, кашей, да хлеба вдосталь.
До Москвы была ещё одна стычка, на этот раз с тушинцами. Застава их стояла близ города. Завидели людей Михаила, выступили. А как пищальники дали залп, разбежались. Целью таких застав было предупредить поляков, дабы конница польская либо литовская могла подходящее подкрепление разбить. Да не получилось. Ратники с Михаилом впереди в город вошли. И здесь поперёк Владимирского шляха, переходящего в городскую улицу, застава. На этот раз московская. Михаил представился, объяснился, и отряд пропустили, даже объяснили, как на подворье Троице-Сергиевого монастыря пройти. Михаил справедливо полагал, что раз послание от келаря Аверкия, в схиме Авраамия, получил, то собираться надо у подворья. Палицын организатор, он лучше знает, куда отряд послать. Хоть и невелик отряд, а сливаясь вместе, они уже представляли собой серьёзную силу. Конечно, Скопин учил своих ополченцев
