Она толкнула калитку и, зайдя во двор, ловко затворила её за собой, толкнув ногой и не расплескав при этом ни капли из покачивающихся вёдер.
— Кто там, Надя? — послышался скрипучий старческий голос в приоткрытое окно.
— Да так, залетные, — ответила женщина. — Сейчас воду согрею, помою тебя.
Комэск обернулся к Цыбулину.
«Как же так?» — будто спрашивал его растерянный взгляд.
Цыбулин смущенно крякнул.
— Да что уж тут говорить, — махнул рукой Семенов и, резко развернувшись на каблуках, пошел обратно к машинам.
Уже совсем рассвело — по деревенским часам время кипучей работы, прежде всего кормежки и дойки скота, утренней уборки в коровниках. Но Семеново-Изобильное все еще просыпалось — как бы нехотя, как бы раздумывая, стоит ли. Молчал и скот — привычный, видимо, к такому распорядку.
Перед казаками, оставшимися у машин, стоял, характерно покачиваясь, местный мужичок в драном, не по росту, пиджаке, и что-то вдохновенно рассказывал. Заметив приближающегося комэска, один из казаков сунул что-то мужичку в руку и, похлопав по плечу, подтолкнул в сторону — иди, мол. Тот принялся кланяться, мотать благодарно головой. Так, мотая головой, и отправился в своё шаткое путешествие вдоль забора.
Когда комэск и Цыбулин подошли ближе, один из казаков сказал:
— Вон там, на повороте большака за моим правым плечом, — он не оборачивался и не делал никаких жестов. — Джип. Думаю, за нами смотрят.
Цыбулин всмотрелся в том направлении.
— Ну, у тебя и зрение, Володька! Вижу там какой-то блик и все… Джип, говоришь?
— Точно, — ответил казак.
— Прям по пятам… Как это у них вышло? — досадливо спросил комэск.
— Может, через спутники. Или еще как.
— Ладно, — сказал Семенов. — Пусть смотрят. Нам стесняться нечего!
Он повернулся в сторону того самого дуба.
— Я пока схожу, вон… Погляжу.
Он потрогал ствол. Похлопал ладонью, послушал плотный древесный звук.
«Помнишь меня? Вот и довелось свидеться!»
Солнце поднималось все выше. К распахнутой калитке, прихрамывая, подошел старичок в бесформенной кофте, осмотрел гостей.
— Вообще-то музей через полчаса открывается, — сказал он. — А вы, значит, по какому вопросу? Я тутошний директор, Тихон Михайлович.
Старик мельком глянул на казаков, подробно оглядел комэска.
— Наверное, кино снимаете про нашего героя? А хорошо вам форму сделали, — он одобрительно покачал головой. — Как настоящая. И шашка… А то приезжают иногда реставраторы… что форма, что амуниция, что оружие… и смех и грех…
— А что это за уродец у вас? — показал Семенов на памятник.
— Никакой это не уродец! Это красный командир Семенов Иван Мокич.
— А я на него похож?
Директор прищурился.
— Не шибко.
— Нам бы, знаете, в музей зайти, — сказал Семенов. — Приблизиться, так сказать, к герою.
Тихон Михайлович для порядка задумчиво нахмурил брови.
— Что ж, — кивнул он. — Проходите. Только насчет вас не звонили.
Тихон Михайлович вставил ключ в массивный амбарный замок, открыл его, повесил собачкой на перила крыльца и распахнул дверь.
— Прошу, — сказал он и первым шагнул внутрь избы.
Семенов пригнул голову и вошёл следом. За ним последовали казаки.
— Экспозиция музея комэска Семенова, — начал директор музея. — Героя Гражданской войны в России одна тысяча девятьсот семнадцатого — одна тысяча девятьсот двадцать второго годов составлена в большинстве случаев из подлинных исторических вещей, сохранившихся у местных жителей или найденных на месте ведения боев. В самом начале экспозиции, слева от вас, вы видите полевую карту эскадрона, на которой сделаны собственноручные пометки химическим карандашом, предположительно, рукой Ивана Семенова. Далее вы можете увидеть шпоры и седло, какие могли быть у командира эскадрона «Беспощадный»…
Комэск рассматривал карту — и сердце его бешено колотилось. Он помнил каждую закорючку и стрелку, проставленную им на этой карте. Помнил каждую операцию, которую эти закорючки и стрелки обозначали. Какое вооружение было у противника, какие укрепления, как штурмовали, каким был бой и какие потери… Сосновка… Ореховка… Федоровка… разъезд… вон он, на отшибе от проезжих путей — хутор Волчий… перед его мысленным взглядом
