никогда не докладывал.
— Говори.
— Мешок муки. Там, — Коломиец мотнул лохматой головой. — В заброшенном сарае возле мельницы. Видно, что недавно припрятан, закидан сеном по-свежему.
— Всё-таки не обошлось, — вздохнул комэск. — Кто-то да дрогнул.
Ангел Смерти молча ждал приказаний.
— Сам всё знаешь, Федя, — комэск пожал плечами. — Поставить у сарая засаду, задержать того, кто придёт за мешком. Если местный, брать без стрельбы. Если свой, особо не церемоньтесь.
Без стрельбы, однако, не обошлось. Выстрелы раздались перед самым рассветом. Сунув лежавший под подушкой маузер в кобуру, комэск спрыгнул с печки, замотал портянки, сунул ноги в сапоги и, принимая от сонного Лукина шашку, шагнул во двор.
Силуэт мельницы темнел поверх посоловевшего предутреннего неба.
Идти недалеко, комэск был на месте через несколько минут.
Горячка задержания ещё не улеглась. Двое «ангелят» в коротких кожаных куртках, тяжело дыша, заламывали задержанному руки за спину. Тот отчаянно сопротивлялся, но подчиненные Ангела Смерти знали свое дело: сбили с ног, придавили к полу и, закрутив руки, принялись связывать короткой толстой веревкой. Мародер по-звериному рычал и пытался вырваться. Мундир задрался на голову, выбитый маузер валялся на дощатом полу. Третий сидевший в засаде «ангеленок» был ранен — сидел у стены, перехватив руками низ живота и морщился от боли. Семенов поначалу решил, что ранение серьезное. Но, перехватив настороженный взгляд командира, боец успокоил:
— Ничего, товарищ комэск, в бедро. Чиркнуло только.
Семенов вспомнил этого молодого мосластого парня с тягучим вологодским выговором — вспомнил, как тот недавно хохмил, дескать, у него с пулями уговор: они его не трогают, он к ним не лезет. И вот, нарвался. Поднял маузер — сердце кольнуло: будто знакомые потертости… Да и мало у кого маузеры…
Кивнул «ангелятам»: «Поставьте на ноги!»
Они выпрямили задержанного, и ледяная дрожь пробежала по спине комэска: Сидор!
Губа разбита, правый глаз заплыл.
Какое-то время братья молча смотрели друг на друга. Иван закашлялся, схватил воздух ртом — будто забыл, как дышать.
— Скажи, чтобы отпустили, — бросил угрюмо Сидор. — Совсем озверели! Я думал — разведка белых!
Семенов взглянул на одного, потом на другого «ангеленка». Показалось, что под его тяжелым взглядом они ослабили хватку. Но комэск сказал ровным, негромким голосом:
— Увести. Поместить под охрану. Утром трибунал.
— Ваня, ты что! Брось! — дернулся к нему Сидор. — Давай поговорим! Это же мелочь. Да и ошибся я, иначе б не выстрелил…
— Увести, — повторил комэск, опуская глаза.
Сидора повели к распахнутым, просевшим до земли воротам сарая. Он не сопротивлялся, затих. В глазах читалось удивление: видно, все понял, но поверить не мог.
Комэск проводил взглядом вышедшую из сарая троицу — конвойных, уводивших связанного брата — и на сердце лёг тяжелый камень.
«И это навсегда, — в тот же миг догадался Семенов. — Не отпустит. Никогда».
Тупая ватная слабость навалилась на него. Он посмотрел на тёмный потолок, на щелястые стены, скользнул взглядом по мешку муки, торчащему из- под вороха сопревшего сена.
«Не отпустит», — повторил про себя.
— Идём, — он подошел к раненому бойцу, ковылявшему к выходу. — Подсоблю.
Перехватил «ангеленка» под руку, подпер плечом.
— Осторожно, командир, — предупредил красноармеец. — Кровь там. Не вымажься.
— Что? — не понял комэск.
— Кровь, — повторил боец и его полновесное вологодское «о» выкатилось, словно колесо телеги.
— Да, — проговорил Семенов рассеянно. — Кровь. Родная…
— Что?
— Неважно. Сейчас отведу к фельдшеру…
Когда комэск вернулся от медика, на пороге избы его уже дожидался Буцанов. Молча кивнули друг другу, комиссар, придержав культей дверь, прошёл следом за Семеновым внутрь.
— Керосин закончился, — комэск указал на стоявший на столе примус.
