В какой-то момент показалось, что вот сейчас, трудно набирая ход, со скрипом и остановками, трибунал покатится дальше, собравшиеся скажут какие-то слова, за ними ещё слова и ещё, выберутся из этой неживой тишины — но комэск поднялся, одернул китель:
— Решение принято. Как предавший доверие трудового народа и советской власти, Сидор Семенов приговаривается к расстрелу.
И вышел из избы.
Известие о том, что комэск приговорил собственного брата к расстрелу за мешок муки, мигом облетело весь эскадрон, вызвав небывалое напряжение и волнение в умах. Кто-то одобрял принципиальность командира и ругал Сидора, кто-то считал, что негоже выводить в расход проверенного боевого товарища. Большинство подавленно отмалчивалось, ничего не понимая и увязая в воспаленной пустоте революционного сознания.
Заложив руки за спину, комэск стоял перед мельницей, в которой были найдены злополучные мешки. Если бы на этот участок вышел другой взвод, если бы Сидору помешали, если бы не подточил его предательский голод… Но всё случилось так, как случилось… Ссутулившись, Семенов двинулся дальше по дороге, к сараю.
На повороте его догнал Коломиец.
— Командир!
Семенов остановился.
— Давай до вечера протянем, — сказал, подойдя вплотную, Ангел Смерти. — В сумерках никто ничего не разберет. Мы над головой пальнём, он упадет, полежит до темноты, а ночью уйдёт…
И будто лопнула внутри опасно натянутая пружина, слетела крыша.
— Да ты что, контра? — выдохнул Семенов. Губы у него задёргались, лицо покрылось красными пятнами. Душная оглушающая волна накрыла его с головой.
Маузер сам выскочил из деревянной кобуры и лёг в руку, а срез дула больно упёрся Коломийцу между кадыком и челюстью.
— Я тебя сейчас самого в распыл пущу! — закричал комэск. — За разложение революционной дисциплины! За предательство идеалов революции!
Комендант побелел и закрыл глаза, приготовившись к смерти. Он, как никто другой, знал неукротимый нрав командира эскадрона.
Семенов почти задыхался, воздуха не хватало. В висках стучали маленькие, но злые молоточки. Палец потянул спусковой крючок. И безвозвратная неотвратимость надвигающегося момента отрезвила. Накрывшая его духота стала отступать, ярость отхлынула. Палец довел свою работу до конца, но Семенов резко отвел ствол и выстрел пришелся в безмятежное серое небо. Раскаленное дуло вновь уперлось под челюсть, запахло горелой кожей. Коломиец стиснул зубы.
— Ладно, живи, польза от тебя ещё будет, — процедил сквозь зубы комэск. — Но если ещё раз…
Не договорил, сплюнул под ноги и пошёл к себе. В избе закрыл дверь, прижался спиной.
Память восстала против комэска, подрывая страшную его решимость, хватая за горло и острыми когтями раздирая душу. В голову некстати полезли воспоминания: Сидор, спасший его от пули в Ореховке, Сидор, впервые надевший красноармейскую форму и весело ему подмигивающий:
— Что, брательник, послужим трудовому народу?
Нет, оставаться здесь было нельзя. На воздух, там полегчает… Семенов выскочил во двор, оттуда на улицу. И увидел то, что и хотел увидеть: за крайней избой, с кривеньким, покосившимся плетнем, за околицу уходили несколько темных силуэтов с карабинами наизготовку и перед ними один безоружный, в нательной рубахе, пронзительно белеющей на фоне голого черного поля.
— Стойте! — крикнул комэск. — Стойте!
Расстрельная группа остановилась, бойцы повернулись в его сторону. Один только Сидор как шел, так остался стоять, обреченно заложив за спину умелые и сильные руки. Комэск подбежал, развернул брата, обнял, прижал к себе, чувствуя отчаянно колотящееся сердце. Тот не двигался, не подавался навстречу, хотя на уже мертвом лице промелькнула надежда.
— Прощай, Сидор, — Иван отступил на шаг. — Если правду попы говорят… Мало ли… Глядишь, на том свете свидимся…
— В аду или в раю? — скривился брат, сощурив подбитый глаз.
— А нету ни того, ни другого!
Комэск успел отойти далеко, а расстрельная группа с приговоренным все ещё стояли на краю села, у покосившегося плетня. Наконец, Коломиец подал команду, и они двинулись дальше.
Залп догнал Семенова, когда он уже лежал в избе на кровати, тщетно надеясь заснуть, чтобы ничего не видеть, не слышать и не помнить.
Глава 5
