пяти.
Я послушно повторила сказанное в трубку.
– Зачем? – спросила я мальчишку, отключившись.
– Потому что мне знакомо это имя. У меня кое-какая идея появилась.
– А как зовут вашего капитана?
Он качнул головой:
– Понимаешь, Таисия, в нашей культуре имя имеет почти сакральное значение, его нужно говорить самому или не говорить. А почему тебя вдруг наша мумия заинтересовала?
– Я боюсь, что он запретит тебе со мной возиться.
– С чего бы это? Нашему делу это не помешает, а уж как я развлекаюсь в свободное от работы время, его волнует мало. Разве что он сам решится поспособствовать. Инстинкт дайгона – вещь мощная, может, он решит так свой интерес проявить.
– Что за инстинкт?
– Размножения, – непонятно объяснил Рашук и отставил тарелку. – Пошли, Таисия, время не ждет.
Пока мы ехали по грунтовке, он, сидя на раме велосипеда, с серьезным видом вещал:
– Самое главное для тебя – это не цепляться за свою ненависть. То есть ненавидеть Баринова – это правильно, это дает тебе силы двигаться дальше. Но вот представь себе, что ты уже отомстила, стоишь над поверженным трупом врага. Дальше что?
– Мое сердце перестает биться и я падаю сверху?
– Да, – он даже прищелкнул языком от удовольствия. – Это очень красиво, такого нарочно не придумаешь. Очень изящный поворот. Но за те пару минут, пока твое сердце еще бьется, что ты чувствуешь?
– Пустоту, – сказала я потерянно. – Не удовольствие, а именно пустоту и нежелание жить дальше. Цель достигнута, значит, исчезла.
– Воо-от! – Он ахнул на крутом вираже, когда мы съезжали на утоптанную тропинку. – А должна испытывать удовлетворение, как после хорошего секса, такое, чтобы хотелось еще раз вызвать в памяти сам процесс, а не результат. Поэтому месть на расстоянии: выстрел или подстроенная авария – это не изящно.
– Я хочу, чтобы он умер.
– А должна хотеть, чтобы он перед смертью страдал, лишенный всего, что ему дорого, – денег, друзей, здоровья, будущего.
Я представила Баринова грязным привокзальным попрошайкой. Видение мне понравилось.
– Как это сделать?
– Ну уж не в бухгалтерии ягодицами стул полировать. Надо войти в его ближний круг. Лучше всего – в качестве любовницы.
– Ты его девушек видел? Я вообще из низшей категории, Барин на меня второй раз не взглянет.
– На стальных змеек смотрят все, даже незрячие, – смуглые пальцы с обкусанными ногтями легли мне на запястья. – Змейки умеют вибрировать так, что любое существо в штанах стремиться из них запрыгнуть. Вибрация, и феромоны, и яд!
– Про яд я не поняла.
– У вас тоже есть легенды про дев, чей поцелуй смертелен. Тут, конечно, речь идет не совсем о поцелуях, а скорее – не только о них. Змейка ядовита по умолчанию, любой, кто проведет с ней ночь, – покойник.
А ведь это было здорово. Ну, то есть было бы здорово, наверное, особенно если было бы возможно.
– Ядовитость мне обеспечат браслеты?
– Они ее тебе уже обеспечили, как и нужные вибрации. Ты разве не заметила повышение интереса со стороны противоположного пола? Стой! Дура! Мы же разобьемся!
Я стащила Рашука с велосипеда, схватила за отвороты халата и энергично встряхнула:
– Твои драные браслеты превратили меня в самку богомола?
– Не мои, а твои, – пискнул пацан. – Пусти, больно же! А чего ты их на себя напялила и таскала сутками, не снимая? Тебя не учили, что чужие украшения носить опасно?
Я опустила руки:
– Я же не знала.
– Им это скажи, – Рашук отряхивал грудь, будто я могла как-то испачкать его засаленное одеяние. – Они тебя выбрали. Все. Они же тоже не знали, что ты просто так их медом кормишь. Они тебе доверились, между прочим, преподнесли бесценный дар. Ты думаешь, змеек в обитаемых мирах много осталось? Считаные единицы. Гордись, Таисия. И стыдись! Нельзя маленьких обижать!
– Прости…
Я подняла с земли велосипед, села на него и кивнула мальчишке, приглашая занять раму:
