– Дура ты, соседка, – буркнул в свою необъятную бородищу Бурей. – Не потому что дура, а потому что баба! Что делала, то и делай, а тут я сам займусь!
Сказано это было так, что ни переспрашивать, ни перечить Алёна не решилась, а обозный старшина стал захаживать много чаще и вести с Сучком какие-то свои разговоры. Какие, никто не знал – Бурей выгонял всех, а желающие с ним спорить в Ратном давно повывелись.
– На, Кондрат, хлебни! – возгласил Бурей с порога, вытаскивая из-за пазухи кожаную флягу. – С нечаянной радостью тебя!
Алёна привычно встала и потянулась за кожушком – выйти.
– Хрр! Сиди, баба! – пригвоздил её к месту обозный старшина. – Тебя это тоже очень даже касается!
– Здравствуй, Серафим – Сучок с трудом сел на лавке, вяло кивнул Бурею и уставился в пол.
– Ты мне головой не кивай! – Обозный старшина уже откупоривал флягу. – Пей давай, а не лягухой прикидывайся!
Противостоять напору Бурея было невозможно – Сучок глотнул. Дыхание захватило, глотку обожгло.
– Давай хлебай! – обозный старшина силой сунул горлышко фляги обратно в рот другу. – Сказал же – радость у тебя!
– Что за радость? – Сучок закашлялся. – Не с чего мне!
– Тьфу, етит тебя конским! – мотнул башкой Бурей. – Алёна, слушай меня, раз у твоего хозяина в башке ни хрена не держится!
– Слушаю, дядька Серафим!
– Значит так, я прямо со схода, – обозный старшина шумно приложился к фляге. – Решили наши ратники твоего Кондрата вместе с артелью на волю выкупить! Фома вроде вякать собрался, да ему Корней так с ласковостью ответил – даже харю бить не пришлось!
Сучок приподнял голову. В его глазах впервые с момента ранения блеснул интерес. Алёна схватилась за сердце.
– Хрр, услыхали вроде, – Бурей шумно почесался. – Всё, Кондрат, считай себя и своих вольными! На, причастись!
Плотницкий старшина молча принял флягу и присосался к ней.
– Значит так, – обозный старшина удовлетворённо хмыкнул. – До завтра Корней всё сочтёт, с кого сколько причитается, соберёт и в сотенную казну запрёт. А потом тебя порадовать придёт. Ты хоть рожу радостную сделай!
– Ладно… – Сучок поймал взгляд Алёны.
– Едрит тебя, и на том спасибо! – хлопнул себя по бокам Бурей. – Как Корней войдёт – удивись!
– Чему? – Плотницкий старшина перевёл глаза на друга.
– Дык, Корней разрядится, что твой кочет! – гыкнул Бурей. – Он это любит, хрен старый! Вот и удивишься, мол, праздник какой, что ли, понял?
– Ну, понял, – Сучок немного оживился.
– Хрр, так-то лучше! – ухмыльнулся обозный старшина. – И смотри, меня не продай ненароком!
– Не продам.
– Своим сам скажешь! Корней аж грамоту написать сподобился – вот и прочтешь им! Я тебя сам завтра в крепость свезу.
– Спаси тебя бог, Серафим!
– Пусть Он лучше тебе, раскоряку лысому, башку прочистит! – Бурей хотел матюгнуться, но передумал. – Сколь раз говорено – всё ты правильно сделал! Ну ничо, хрр, с завтрева я тобой как следует займусь! Пусть знакомцы твои, что сейчас по сараям сидят, малость подышут перед свиданьицем, а то притомился я, гыыы! Ну, бывайте!
Бурей развернулся и вышел из избы, оставив флягу Сучку. Тот мотнул головой и приложился к посудине. Алёна с шумным выдохом опустилась на лавку. Внучка, дочь и вдова ратника с детства видела, как грызёт выжившего в безнадёжном деле воина, а тем более воинского начальника, вина перед погибшими товарищами, знала, как сводит она в домовину молодых и здоровых ещё мужей, если только не найдётся зацепки, что повернёт выжившего обратно к жизни. И знала, как помочь. Одна беда – надо, чтобы сам ратник захотел жить. А что еще, как не долгожданная воля для Кондрата и его артели, могло бы тут помочь? И вот за это готова была Алёна в ноги пасть и сотнику Корнею, и Бурею, и бабам, что решили так отблагодарить спасших село плотников и убедили в том своих мужей.
Ненадолго хватило Алёниной радости. Опять тени погибших товарищей терзали Сучка всю ночь. Так и бывает – за дневными заботами горе отступает ненадолго, а ночью открываются твои персональные ворота в ад. Страшно впервые повести людей в бой и сразу потерять половину из них. Особенно, когда эти люди давно стали твоей семьёй. Самому умереть куда легче. Вот и умирал десятник розмыслов Кондратий каждую ночь, чтобы через краткий миг воскреснуть и снова умереть. Нет, умом он понимал, что всё сделал правильно, но лица друзей, мёртвые и бескровные, преследовали его во сне и наяву. Самым страшным судом судил себя плотницкий старшина и сам раз за разом выносил себе приговор – виновен!
На дворе проорали третьи петухи, зашебуршилась за стеной скотина, поднялась Алёна, а за ней заставил себя встать и Сучок.
– Дай хоть какое дело, хозяйка, а то ума рехнусь! – прохрипел он.
