выпивкой, извини, никак. Хотя душа просит, итить ее долотом! – признался он. – Ох, как просит!
– Так чего ей, душе, отказывать? – радостно осклабился Бурей. – Душа, она мудрее нас – сама знает, чего ей потребно. Тем более, что яблоневка знатная…
– Э-э-э, и не говори! – Сучок зло сплюнул и досадливо махнул рукой. – Но ведь если начну, так и к утру не просохну. А мне край надо завтра с ранья[15] самого на месте быть и в разуме – дел немеряно. Не время пить сейчас. И так уже…
– Чего «и так»? – Бурей повозился у себя за забором и подтянулся повыше. – Беда, что ль, какая случилась? Помочь чем?
– А хрен его знает, беда или не беда! У вас тут и не разберешь! Как попал сюда, так все не по-людски, один Корней, как человек. В морду даст – и порядок, а все остальные… Мозги так вывернут, что лучше б в морду…
– Мишка, что ль? – Бурей оскалился. – Он может, хоть и сопляк…
– Не, Лис, конечно, тоже… Но тут еще волхва эта… Ведьма старая!
– Нинея? – Бурей нахмурился, хотя с его рожей это казалось уже невозможным. – Как тебя к ней занесло-то? Ты того… осторожнее с ней…
– Да я что, дурной, самому лезть? – возмутился Сучок. – Да ни в жисть бы… В крепость она сегодня приперлась! И меня позвать велела…
– Что?! – обозный старшина чуть не свалился с забора. – Волхва пришла, чтобы с тобой говорить?
– Не со мной – с Анькой-боярыней вроде. А меня так… мимоходом.
Обозный старшина насупился, посопел, оглядел зачем-то окрестности и повелительно рыкнул:
– Не тут! А ну, давай ко мне! Расскажешь…
– Да говорю ж, не могу я пить нынче!
– А я тебе и не наливаю! Иди сюда, сказал. А то тут уши из-за каждого тына торчат… – не тратя больше слов на убеждения, Бурей соскочил с забора и, не оглядываясь, пошел к дому.
Обозный старшина слушал рассказ Сучка о разговоре с волхвой, уставившись куда-то в угол, и мрачнел. Сучку даже начало казаться, что над его приятелем в полутемной горнице сгущается темный туман, словно морок находит. Хотел было головой потрясти, чтоб прогнать наваждение, да почему-то не решился – никогда раньше он таким Серафима не видел. Страхолюдный горбун давно не пугал Кондратия, первое впечатление забылось, Бурей для него до сих пор был беззаботным, веселым, а то и душевным собутыльником и собеседником, а сейчас… Страшный, чужой, как подменили.
Рука Бурея, словно не по воле хозяина, потянулась было к стоявшей на столе кружке, но тут же отдернулась. Снова потянулась. Серафим недоуменно уставился на свою лапишу, неожиданно для себя обнаружив ее поползновения. Задумался, но все-таки потянул кружку к себе, налил из кувшина – до Сучка докатился и шибанул в нос резкий незнакомый аромат пойла, да так, что, не пригубив, хоть закусывай. Бурей крякнул и залпом опрокинул в себя содержимое кружки, и не потянувшись к закуске, но словно воду выпил – похоже, даже протрезвел. Напрягся, мышцы под кожей задвигались, Сучку показалось, что горб сам по себе зашевелился. От этих превращений артельному старшине неожиданно стало не по себе.
– Ханька! Подь сюды!
В дверях возникла холопка. Степенная средних лет баба – одна из немногих, если не единственная, кого хозяин звал по имени, да и выглядела она не сильно зашуганной, в отличие от остальных.
– Чего велишь, Серафим Ипатьевич?
– Мухой к Алёне. Скажи, сосед зовет – дело срочное. Её Кондратия касаемо… – И когда холопка шустро, хотя и несуетливо, отправилась выполнять распоряжение, мрачно глянул на Сучка. – Погодь… При Алёне своей повторишь и тогда доскажешь.
Сучок с тоской посмотрел на полную кружку на столе и сглотнул слюну. В животе завозилось что-то холодное и липкое, как слизень, но размером не меньше ежа. Сучок чувствовал, как откуда-то вылезает давно задавленное чувство мутного до тошноты страха, сродни тому, что он испытал, когда Лис приводил его в чувство. Но тогда страх накатил разом, и было понятно, чего бояться, а тут… Тут оно вырастало медленно и усиливалось полной неизвестностью. Нет, волхва, конечно, мозги плотницкому старшине завернула так, что всю дорогу до Ратного и тут, пока делами занимался, так и не смог отвлечься – все время в голове ее слова звучали. Но ведь не угрожала же ничем, не пугала! Не видел сам Сучок причины, от которой его друг так потемнел лицом.
– Алёна-то тут зачем? – непривычно робко подал он голос.
– Затем! – рыкнул Бурей. – Без бабы тут никак… – непонятно пояснил он и замолчал.
Сучок поерзал на лавке, но больше расспрашивать не решился, а вскоре и Алёна показалась в дверях. Бог весть, что там она подумала, но смотрела женщина неласково и, кажется, была готова устроить скандал. Однако, окинув взглядом представившуюся ей картину и моментально оценив, что, против ее ожидания, оба приятеля совершенно трезвы, хотя на столе стоял полный кувшин и кружки, переменилась в лице: гнев уступил место недоумению и тревоге.
– Здрав будь, дядька Серафим, – поклонилась она, придерживая края накинутой на плечи шали. – Чего звал? Случилось что?
Вместо ответа Бурей ткнул лапищей в стоящий возле стола сундук:
