– Гляди-ка, сам не заметил, как изладил! – произнёс вслух Кондратий, глядя на творение своих рук. – Теперь бы проволоки на крюк да холстины на пращу, и спытать можно!
– Вот ты где! – в горницу ввалились разом Шкрябка, Гвоздь, Плинфа, Мудила, Матица, а за ними бочком проскользнул Гаркун. – Где тебя черти носят? До тебя ж дело всем есть, а ты тут, как дитё, игрушки играешь!
– Господа мастера! – Плотницкий старшина рывком встал из-за стола. – Виноват я перед вами!
Строители замерли посреди комнаты, аки жена Лотова[30]. К обращению «господа наставники», «господин старшина», «господин урядник» и прочим воинским титулованиям, бытовавшим в Михайловом Городке, они привыкли, но примерить это величание к себе им в голову и не приходило. Да ещё из уст Сучка – бузотёра и ругателя, возомнившего себя в последнее время не то боярином, не то воеводой…
– Простите за грех неведомый, за обиду лютую! – Раб божий Кондратий рухнул на колени и челом своим коснулся струганых досок пола. – Коли словом обидел – бейте за слово мерзкое!
Мастера продолжали молчать. Плотницкий старшина ждал, простершись ниц.
– С-с-с-сучок, т-т-ты чего? – выдавил из себя Гвоздь. – Никак, худо приключилось?
– Виноват я перед вами, други! – раздалось с пола.
– Точно не в себе! – принял решение мастер. – Шкрябка, беги к Плаве на поварню, она тебе не откажет, тащи хмельного! А вы поднимите его, осторожно только, вдруг бросаться начнёт! Отпаивать будем, а то в уме повредится!
– Не надо к Плаве! – подал голос Гаркун. – Тут яблоневка есть! Шкрябка, доставай!
– Точно! Это лучше! – Нил резко сменил направление движения. Остальные медленно начали приближаться к Сучку, обходя его со всех сторон.
– Етит вас бревном суковатым поперёк себя волосатым куда надо и куда не надо! – Плотницкий старшина резко вскочил на ноги. – Вконец охренели, пни осиновые, драть вас не передрать в лунном свете да под лешачий свист! Я ж к вам, как к людям… прощения прошу! О! Ща как дам промеж глаз для доходчивости!
– Не, раз лается, то в себе должон быть… – заскрёб в затылке навеки закопчённой в кузне рукой тугодум Мудила.
– Ф-у-у-у-у! – пронёсся по горнице общий вздох облегчения.
– Простите меня, господа мастера! – Сучок вновь повалился в ноги.
– Да прощаем! – вдруг за всех ответил Матица. – Ты хоть понял, за что?! И вставай, нечего пол лбом выглаживать!
Сучок поднялся. Сейчас никто бы не узнал в нём прежнего забияку.
Та долго собиравшаяся снежная лавина, что прошла сейчас по его душе, выпила из мастера все силы, а вместе с ними и всю злость. Плотницкий старшина смотрел на своих товарищей по-детски открытым, решительным и, вместе с тем, смущённым взглядом. Так смотрит ребёнок, по доброй воле решивший признаться в своей шалости.
– Зазнался ты, Кондрат! Боярином себя почуял! – в голосе Матицы суровость мешалась с сочувствием. – Как с холопами и с нами, и с ними обошёлся, – мастер кивнул в сторону Гаркуна. – Всех изобидел! А ведь хорошо начал: дело поставил ловко, с лесовиками замирился, Буню окоротил… Так нет, норов твой бараний! Забыл, что в одиночку только рукоблудствовать хорошо! Ну, хорошо хоть понял!
– Верно сказал, Матица! – кивнул мастер Гвоздь. – Главное дело, Сучок, понял ты всё и сам повинился! Ладно, мужи, кто старое помянет, тому глаз вон!
– А кто забудет – оба! – глухим голосом закончил Кондратий.
– Вот и ладно! – Нил хлопнул ладонью по извлечённому из заначки приснопамятному бочонку. – Сейчас мировую выпьем, а ты нам за чаркой и поведаешь, что за игрушку ты тут ладишь?
– Погоди с чаркой, Шкрябка, – Сучок обвёл мастеров взглядом. – Тут дело такое: позвал меня к себе Лис и вот чего поведал…
– Да-а, дела-а! – протянул Гвоздь, выслушав рассказ своего старшины. – Вона она какая воля светит… А и добро! И мастерами останемся, и ратниками будем – двойная польза, если на то пошло! И Лису служить – дело хорошее! С тобой мы, Кондрат!
– Разбежался, Матица! – усмехнулся Нил. – До воли ещё службу справить надо! Сучок, давай сюда свою игрушку и рассказывай, что к чему у этого камнемёта франкского.
Давно затихла в Михайловом Городке стройка, Дударик, провожая солнце, сыграл с башни «отбой», крепость погрузилась в сон. Только перекликались на недостроенных стенах часовые да вяло побрехивали сквозь дремоту Прошкины щенки. Лишь у плотников на лесопилке пробивался через волоковые оконца свет. И если бы кто-то любопытный заглянул в одно из этих окон, то увидел бы он семерых смысленных мужей, стоящих на карачках вокруг странной игрушки и пускающих с её помощью малый глиняный шарик…
