– Кондрат, погоди, разговор есть! – Филимон как будто поджидал Сучка у подножия башни.
– Иду! – недовольно откликнулся плотницкий старшина.
– Пошли-ка в холодке посидим. – Лицо старого воина так и лучилось умиротворением. – А то жарко тут.
– Дел невпроворот, Филимон, – Сучок дёрнул щекой.
– Дел всегда невпроворот, – кивнул наставник, – но всё же пойдём, присядем.
– Как скажешь, воевода!
Филимон привёл Сучка всё к той же лавке, не торопясь утвердился на ней, но сесть старшине не предложил.
– Ты чего меня позвал, Филимон? – Плотницкому старшине не терпелось вновь окунуться в водоворот дел.
– Чего позвал? – наставник на мгновение задумался, а потом гаркнул: – Ты что творишь, козлодуй?! Драть тебя в перед и зад с лихим посвистом вдоль, поперёк и наискось под колокольный звон и в мудовые рыдания! Ты какого ядрёного огородного овоща дурь несусветную порешь, осёл иерихонский?!
– Ты чего лаешься, Филимон?! Я тебе не отрок! – Сучок развернул плечи и враз стал похож на мелкого и не по росту драчливого петуха.
– Молчать!
Плотник заткнулся на полуслове. Умел старший наставник добиваться повиновения, не отнимешь.
– Чего лаюсь, узнать возжелал? – Филимон прищурился. – Сейчас я тебе, голубь ты мой ласковый, всё поведаю! Ты здесь кто, воинский начальный человек или баба на сносях?! Молчать!
– Слушаюсь, господин наставник! – Сучок сам от себя не ожидал, что в ответ на поносные слова вытянется в струнку.
– О! Опамятовал немного. А раз так, слушай, – наставительно воздел вверх палец старый воин. – Ты когда строишь чего, к мастерам и подмастерьям во всяк час не лезешь? Ну, чего молчишь, отвечай?!
– А чего к ним лезть, они и сами дело знают!
– О! А к работникам? Они-то так-сяк? – отставной полусотник продолжил терзать Сучка.
– Тоже не лезу: их на сложную работу не ставит никто, и мастера над ними есть! – Плотницкий старшина начал наливаться краской.
– А за каким тогда хреном ты сейчас носишься, как в ж…у укушенный? Отвечай! – Филимон бил наотмашь.
– Так за всем пригляд же нужен!
– За всем, говоришь? – отставной десятник издевательски хмыкнул. – А как кто в отхожем месте зад подтирает, тоже приглядывать будешь? Запомни раз и навсегда: если начальный человек у подчинённого вечно над душой стоит, то подчинённый от того злой становится, и никакое дело у него не идёт! Мало того, со временем обленятся все и без пригляда начальственного никто вообще ни хрена делать не станет. А зачем им гузно своё утруждать? Всё одно прискачет долбоклюй, по-своему переделать заставит да ещё по шее даст!
Филимон стукнул кулаком по колену:
– И сам начальник от того тоже портится. Когда сам всё делаешь, то рано или поздно начинаешь думать, что под рукой твоей одни уроды да дурни косорукие и ленивые, а потом и вовсе на всё хрен кладёшь с размаху! А служба все равно идёт – и без тебя. Хоть и хреново, но всё лучше, чем с тобой. Вот тут-то лапки и опускаются, да так, что помереть охота… Что, не так, скажешь?!
– Угу, – Сучок кивнул, вроде бы соглашаясь, но тут же вызверился. – Только ты мне зубы не заговаривай, я тебе не сопляк какой! Чай, не последняя у меня на Руси артель, и вроде с ней справляюсь! – старшина сплюнул сквозь зубы. – Верно ты говоришь, но это только тогда, когда подручные сами хоть что-то умеют, а тут только я да мои, кто постарше, в ополчении стояли, а остальные нет! Вот и приходится…
– Тпру-у! – Филимон почти не повысил голоса, но Сучок тут же заткнулся. – Ты куда поскакал, воин великий? Что в ополчении стоял, то добро. А что
