замерзшее озеро. Дорога лесом. Ночь на исходе. Зима, холод. Почему лес зеленый? Ну да, это не Украина, здесь ели и сосны, вот и зеленое все. Конечно, это ели, стоят сплошными отвесными стенами вдоль широкой аллеи. Сходятся в одной точке, как на чертеже. Почему трава – совсем свежая, зеленая трава? Такая тонкая, длинная, мягкая, будто нездешняя, не нашей планеты трава. А звезды, какие большие! Огромные, мерцающие, совсем чужие, соединяются в странные рисунки. Ну да, это мои готические рисунки тату. Что за звуки диковинные, чей это шепот, почему язык мне не знаком?
Наверное, ранение еще не прошло. Очень болит. Все распухло, будто только сейчас зашили.
Я, видно, уснул на ходу. Все вокруг так переменилось.
Вот и полянка знакомая – там, на той стороне, дощатый домик среди деревьев. Луч солнца, рассвет. Дверь открывается… Отец потягивается спросонья… Нет сил идти. Отец, неужели ты не видишь меня? Конец скитаниям. Блудный сын возвращается. Отец, посмотри, это я. Почему голос не слушается? Хочу крикнуть, а голоса нет. Неужели не заметит? Отец!
Слева из кустов… Мать в легком летнем платье, откуда она взялась? Дед Толя и баба Надя, тоже по-летнему. Все улыбаются. Мать – красивым певучим голосом: «Будьте благословенны!» Кланяется в пояс. Почему у нее такое лицо? Взгляд злобный, в руке бутылка, идет ко мне. Замахивается… Сейчас ударит. Мама, ты меня убиваешь. Задумчивая фигура отца. Ну конечно, он видит меня. Протягивает руки, улыбается. Мне до него – последний шаг… И этот шаг длиннее жизни…
Еще бы только один гейм, всего один гейм.
Яростный удар обрушивается на голову Болгарина. Что-то с грохотом взрывается – ослепительная вспышка, безмолвие и темнота.
Квартира Артура. Звонок в дверь. Наконец-то… Вот он раненый, пульс пока есть… Как же долго вы добирались. Праздник… У кого-то праздник. Пульс нитевидный – скорее, санитары, скорее.
Возле операционной.
Еще пять минут, и было бы поздно. Доктор, он будет жить? Шанс есть, пока что шанс есть. Носилки, закатывайте бегом. Готовьте операционную, переливание крови, искусственное дыхание… Зажим. Тампон… Загорается табло «Идет операция». У двери операционной на холодном полу лежит мужчина, ему – лет сорок, кожаная куртка – на голое тело, это Артур, он плачет, обхватив бритую голову могучими руками.
Ожечь мосты
Однажды, когда меня, уже лет двенадцать никто не называл Маленьким Чудом, я оказалась на станции метро «Шатле» в час пик. Я ехала в толпе по движущейся дорожке через нескончаемый коридор. На женщине впереди меня было желтое пальто.
23 мая 2011 года.
Где я, что со мной, видение это или мне снится?
Вроде, я еще довольно молодой. Бежим с Алешей по картофельному полю. Почему-то ботва нам не мешает. Мы такие большие, а ботва совсем маленькая. И деревенька, сбегающая по склону к длинному дугообразному озеру с темной торфяной водой, тоже становится маленькой – совсем маленькой, словно игрушечной.
Мы бежим и тянем веревку, чтобы ветер упирался в вощеный пергамент нашего воздушного змея. Давай, давай, папа, быстрее, быстрее, а то он плохо поднимается.
Куда бежать, Алеша? Я еще его недоклеил. Надо закрепить по периметру дранку, еще дранку – крест-накрест и хвост из мочалки привязать. Ты забыл, папа. Мы уже сделали змея из покупного набора. Никакого пергамента, никакой мочалки… Пластиковая пленка, пластиковые вставки, пластиковая лента хвоста. У тебя что-то спуталось в голове, это, наверное, из того времени, когда тебе было лет семь. Смотри, вот он наш змей, он уже летит. Только мотается сильно.
Почему Алешу все зовут Богданом? Он же Алеша. А все зовут Богданом. Наверное, он всё-таки Богдан. Ну да, он же Богдан Кантария. Почему Кантария? Он – мой сын, а я – совсем не Кантария. Хотя Кантария – вполне ничего себе фамилия. И Богдан – хорошее имя. А мы зовем его Алешей – в чем причина? Наверное, мы пока не знаем, что на самом деле он Богдан Кантария. И всегда был Богданом Кантария.
Пока я думал, змей-то как высоко поднялся. Он уже почти на Луне. Как он мог туда добраться, неужели у нас такая длинная веревка? До Луны, выясняется, совсем недалеко. Земля под ногами совсем маленькая, просто цирковой шар. Мы не бежим по нему, а просто катим его ногами, причем – в обратную сторону. А Луна совсем рядом. Наверное, мы могли бы достать до нее рукой. Змей сейчас упадет туда, и что нам тогда делать?
А, теперь все понятно. Это не Луна. Это больничный светильник на потолке. Все заливает своим белым, ядовитым светом. И от пола до потолка идут стены. Что тут особенно удивительного? Всегда от пола до потолка идут стены. Но они почему-то стеклянные. Как же высоко этот потолок. Просто атриум какой-то, метров тридцать – сорок. Только потолок – не прозрачный, как в атриуме. А вот стены – вполне прозрачные.
Да нет, это не стены, это аквариумы, аквариумы, друг рядом с другом, вплотную, друг на друге, десять тысяч одних аквариумов, все подсвечены, и там шевелятся, в воде там кто-то шевелится. И вода журчит, журчит, плещет и опять журчит, журчит. На меня через стекло смотрят двадцать тысяч глаз, это же дети, совсем маленькие, их выращивают из икринок рыб. Их выращивают, а они на меня смотрят. А что им прикажете делать? Друг на друга смотреть им
