– Вставай, земляк, не робей, – сказал старик.
Он взял впереди старика пиво и отошел. Вскоре подошел старик, встал с ним рядом.
– Пиво брусникой пахнет.
Андрей однажды сам почувствовал, что пиво пахнет иногда брусникой, но уже забыл об этом, а сейчас вот, услышав от старика, обрадовался и задержал глоток во рту – правда, пахнет.
Старик ему нравился.
– Вы знаете меня? – спросил он.
– А ты, значит, меня не признал? Я думал, признал. Я-то многих своих клиентов в лицо помню. В бане на Обуховской мылся?
– Но это когда было! Я же еще пацаном был.
– Не-ет, – улыбнулся старик. – Потом тоже приезжал. Курточка еще вельветовая у тебя была.
И он действительно вспомнил, что долго еще ездил в эту баню по старой памяти, когда уж и ванная была дома. И курточку вельветовую вспомнил. Ай да старик!
– А вы банщиком там были?
– Ну.
– Помню! – соврал он радостно.
– То-то. Я уж восемь лет на пенсии и то помню. Инженеришь?
– Нет, учителем работаю.
– Понятно.
И снова к нему пришло чувство, что все, что с ним происходит в последнее время, имеет какой-то скрытый смысл. Старик этот недаром выплыл к нему из белых сумерек. То есть это сам он, конечно, перед ним выплыл. Но суть не в этом. Такие старики всегда появляются, когда надо. Классика русской литературы.
Он вглядывался в старика, пытаясь угадать, как того зовут. И остановился почему-то на Тимофее Лукиче. Только после этого спросил:
– Как вас зовут?
– Wie heist du? – почему-то по-немецки повторил старик. – Тимофеем Лукичом меня зовут.
– Правда? – почти вскрикнул Андрей.
– Твоего вот имени не знаю.
– Да откуда же?… Андрей.
– Ну, давай тогда, Андрей, выпьем за встречу. – Андрей почувствовал: старик боится, чтобы он ему не отказал.
– Прямо здесь? – спросил он.
– Зачем? У меня в сауне приятели работают. Пристроимся.
Ему было удивительно, что старик, шедший рядом с ним, тоже, наверное, помнил их двор, и Сашин барак. И ведь в той же бане он был, в которой они стояли с Сашей друг перед другом как херувимы.
Понимал он, что наличие там старика вовсе еще не говорит о какой-то его причастности к их с Сашей отношениям, а в то же время чувствовал, что он как бы и причастен, и посвящен в это не меньше их обоих.
Андрей представил, что сейчас неизбежно надо будет о чем-то говорить, рассказывать, может быть, свою жизнь и вообще вести себя так, словно у тебя душа нараспашку. В этом, возможно, и есть главный смысл подобных встреч со стариками в классических образцах: разговориться, выплакаться… Мол, сам, дружище, понимаешь: влюбляются женщины в несчастных, а мужьями делают благополучных. Все обжигаемся. Еще Аристофан говорил… Что он там говорил? Неважно. Надо только попасть на верную волну.
Была, значит, баба, а теперь нет ее. К другому, что ли, ушла? Теперь, может быть, и ушла.
Нет, он расскажет старику только первую, самую общую часть: была баба, а теперь нет. Жила у „Катушки“. Вы знаете. Да, в бараках. Была и нет. С кем не бывает.
Андрей даже содрогнулся при мысли о том, как просто это вышло. И чуть ли не радость почувствовал, что не у него одного так случилось.
Они уже обогнули баню, прошли в потемках по сырой визжащей траве и оказались в котельной. Старик познакомил его с котельщиком – Филей. Тому было лет сорок. Был он косоглаз, черен лицом, а щеки его так втянулись внутрь, что в эти впадины вошло бы, кажется, по райскому яблочку. Со стены, холодно улыбаясь, смотрела на них Барбара Брыльска.
На столе мигом возникли бутылка „Экстры“, две бутылки чешского пива „Радгост“, консервы „Уха атлантическая“ и здоровый кусок балыка. Сервировал Филя. Старик был тих и угрюм.
От водки Андрей отказался, и ему открыли бутылку „Радгоста“.
Филя стал угощать Андрея, подсовывая ему уху и отрезая балык:
