Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

страшный стресс еще в шесть: они с матерью ехали в экипаже, лошади понесли, и они выпали из кареты. Господь оставил в живых только девочку.

Ее семья достаточно богата, но близких родственников не осталось, и она пребывает в Торнвуде, как я уже сказал, двенадцать лет. Она всегда была золотым ребенком, без каких-либо проблем: сидя на кровати или на полу, могла часами играть с пальцами ног или рук. Но в последнее время в нее словно бес вселился. Это факт. Три ночи тому назад попыталась ударить чашкой по голове сиделку, оскорбила вчера утром одну из медсестер… Из маленькой добродушной идиотки превратилась в бешеную кошку. Сейчас, если она страдает от обычной деменции, я бы…

– Хорошо, хорошо, друг мой, – ответил де Гранден, передавая Аглинберри свою тарелку для добавки. – Я буду рад посмотреть вашу пациентку сегодня же утром. Parbleu, дурдом станет приятным контрастом к этому недостаточно проклятому месту!

– Ему нравится мой дом… – язвительно прокомментировал Аглинберри, обащаясь к доктору Уилтси, когда мы встали из-за стола.

Лечебница Торнвуд располагалась в типичной деревенской усадьбе, перестроенной и отличающейся от подобных домов только защитой из колючей проволоки на высоких стенах.

Мы вошли в холл и остановились у дверей администрации.

– Как Мэри-Энн, госпожа Андервуд? – спросил Уилтси.

– Хуже, доктор, – отвечала компетентная на вид молодая женщина в форме медсестры за конторкой. – Я дважды посылала к ней Мэттингли сегодня утром, но дозировку каждый раз приходится увеличивать. Боюсь, мы скоро не сможем ей помочь.

– Гм… – хмыкнул Уилтси и озабоченно посмотрел на нас. – Что ж, господа, посмотрим пациента? Вы тоже, Аглинберри, можете присоединиться. Полагаю, это будет внове для вас.

Поднявшись наверх, мы заглянули в небольшое окошечко на дверях комнаты безумной девушки. Если бы мы не были предупреждены об ее состоянии, то подумали бы, что молодая женщина просто отдыхает на аккуратно застеленной белой кровати. Не было ни истощения, ни ожирения, ни иссушенных губ, ни искаженного лица – как это бывает в случаях деменции.

Ее густые темные волосы были коротко острижены, как у тифозницы; тело облачено в простую муслиновую ночную рубашку без рукавов, со скромным вырезом на шее. Она спала, положив бледную щеку на согнутую руку. Мне показалось, что девушка улыбнулась во сне тоскливой улыбкой не совсем счастливого ребенка. Длинные черные ресницы спокойно лежали на веках, а резко очерченные брови, казалось, были нанесены тонкой верблюжьей кисточкой.

– La pauvre enfant![103] – сочувственно пробормотал де Гранден. Звук его голоса разбудил девушку.

Красоту мгновенно сдуло с ее лица: губы растянулись в квадрат как на древнегреческих трагических масках, большие карие глаза вытаращились на нас с яростью, а красный рот изверг такой поток ругательств, который заставил бы покраснеть даже самую грязную торговку в Биллингсгейте[104].

К лицу Уилтси прихлынула кровь, и он повернулся к нам.

– Я не понимаю, что происходит, – признался он. – И вот так уже много часов подряд.

– Вот так? – спросил де Гранден. – А что вы предприняли? Это больше похоже на бред, чем на слабоумие, друг мой.

– Ну, мы давали ей небольшие дозы бренди со стрихнином, но они не дают желаемого эффекта, и мы увеличиваем дозы.

– О, – немного иронично улыбнулся де Гранден. – А вы не пробовали использовать снотворное, гиосцин, например?

– Святой Георгий, конечно нет! – признался Уилтси. – Мы никогда не думали о его применении.

– Очень хорошо, я предлагаю использовать для подкожных инъекций гидробромид гиосцина, – на этом де Гранден закончил, с безразличным видом пожав плечами.

Но Аглинберри, движимый любопытством нормального человека к душевнобольному, не отрываясь, смотрел на девушку.

С ней вновь произошли изменения: девушка затихла и сидела печальная и тоскливая, как ребенок, которому отказали в лакомстве.

Молодой Аглинберри с трудом сдерживал дрожь.

– Бедное дитя, – пробормотал он. – Бедное, бедное дитя, такое прекрасное и такое несчастное!

– Oui[105], мсье, – согласился де Гранден, спускаясь по лестнице, – вы правильно делаете, что жалеете ее, но – для справки – душа ее давно уже мертва и только тело продолжает жить. Но – pitie de Dieu[106] – что это за жизнь! Ах, если бы только было средство привить здоровый дух в здоровое тело!

И всю дорогу до Редгэйблз он хранил угрюмое молчание.

Солнце зашло в красной дымке на западе, и бледный месяц начал свое легкое плаванье по вспененному прибою перистых облаков. Недалеко от старого дома раздался звук рожка и громкий лай гончей.

– Grand Dieu! – де Гранден нервно спрыгнул со стула. – Что это? Неужели в этой стране охотятся в брачный период, срывают еще не распустившиеся цветы?

– Это не так, – раздраженно ответил Аглинберри. – Кто-то пустил своих собак по моей территории. Давайте прогоним их. Я не позволю здесь