Артания больше не ведет, а значит, пополнять армию преступниками теперь нет необходимости. Мне было очень интересно, почему прекратили войну? Потеряли слишком много, и у страны больше нет ресурсов, чтобы продолжать сопротивление? Или сами эльфы временно прекратили наступление, и те, кто пришел к власти, решили не тратить силы на попытки вернуть ненужные теперь за отсутствием населения территории? Вполне вероятно. Очень логичное решение, если не видеть тех картин, которые мы с Говорной насмотрелись, пока добирались сюда. Я и раньше не склонен был прощать первородных, а уж теперь, после того, что мне довелось увидеть, у меня даже сомнений возникнуть не могло. Эльфов остановить необходимо. Потому что сами они тоже останавливаться не собираются. Больше всего меня пугала одна совершенно пакостная мысль, которая засела в голове, и мне никак не удавалось от нее отмахнуться. Дело в том, что те тела, которые мы видели в лесу, когда покинули Кеймур, были довольно свежие. Лекарь из меня, конечно, откровенно скверный, но что-что, а определить по состоянию трупа примерное время смерти я мог без труда. Те груды людей, которые мы видели, погибли не так уж давно. Пару недель, не больше. Кеймур, Элтеграб и другие селения между эльфийским лесом и лесостепью были захвачены гораздо раньше – от пары месяцев до полугода назад. А это значит, что все те люди были не оттуда. Я не видел следов лагерей, в которых могли бы содержаться пленные, значит, их взяли откуда-то еще и сразу умертвили. Совсем недавно. Откуда, если Роверн, в котором я сейчас нахожусь, нынче является самым близким к нынешним границам городом и при этом живет спокойно? Напрашивается только одно объяснение – пленников эльфам поставляют люди. Сами. Меняют спокойствие на жизни своих же граждан. Не думаю, что это афишируется – такого народ бы не потерпел. Вообще, думать, что это может оказаться правдой не хотелось – хотелось верить, что я сам где-то ошибся и просто не владею полной информацией. Но в голове невольно всплывала картинка, которую я увидел, попав в Роверн. Что-то мне показалось странным, хотя в тот момент я не обратил на это внимания. Нищие и бродяги. Беженцы. Даже если сейчас боевых действий не ведется, война закончилась совсем недавно. А еще недавно произошел переворот, и я никогда не поверю, что он прошел тихо и незаметно. Любая война, любое значительное потрясение привычного уклада всегда порождает множество обездоленных. Нищих, бродяг, калек и сирот.
Роверн был удивительно, неестественно пуст. Я немногое успел увидеть, но этого хватило, чтобы сделать выводы – никого из тех, кого я перечислил, здесь не было. Ни одного нищего, ни одного попрошайки. Куда они так внезапно могли подеваться? Выводы напрашивались донельзя неприятные. Впору было затосковать.
Вот только сдаваться я не собирался. Слишком много разумных ждет моего возвращения – и прежде всего моя жена. Да и Говорна имеет все шансы попасться страже, если будет слишком активно искать способы меня вызволить. Я только теперь осознал, в каком ступоре провел последние дни. Просто боялся что-то делать, надеясь, что стражники во всем разберутся, что меня выпустят. И ведь на самом деле в глубине души я понимал, что никакой ошибки здесь нет. Что ж, мне в любом случае не оставалось ничего иного, кроме как перестать тратить время на бессмысленное ожидание и постараться сделать хоть что-нибудь для того, чтобы выбраться из тюрьмы.
Правда, принять решение оказалось гораздо проще, чем действительно что-то сделать. Я еще раз внимательнейшим образом осмотрел свою камеру – и с тем же результатом, что и раньше. Голые каменные стены, деревянная дверь, обшитая стальными полосами, без всякого намека на замочную скважину или доступ к петлям, решетка на узеньком окошке под самым потолком. Лучшее, что мне пришло в голову – разорвать рубашку и штаны на полосы и связать веревку. Что делать с веревкой, придумать не удалось. Разве что повеситься, но я подумал, что это мне и так обеспечат, стоит ли беспокоиться самому? В общем, утруждаться и портить свою одежду я не стал, о чем в дальнейшем не раз жалел.
Утро следующего дня для меня ознаменовалось новыми событиями в уже было «устоявшейся» жизни. Я проснулся от скрипа открывающейся двери, но даже встать самостоятельно не успел – меня несколько раз пнули в живот, а затем вздернули на ноги и толкнули в сторону выхода. Выкатившись из камеры, я попал в заботливые руки второго стражника, тоже незнакомого, который еще одним пинком задал направление куда-то по коридору. За то время, что я сидел в камере, сильно ослабеть я не успел, несмотря на отвратительную кормежку – голодать мне в последнее время приходилось часто, и организм, похоже, успел адаптироваться к такому режиму. В общем, я мог бы попытаться сопротивляться. Пришлось даже сдерживаться от того, чтобы сдернуть с пояса второго стражника висящую у него на поясе дубинку, хотя было очень соблазнительно. Она будто сама просилась мне в руки, но устраивать попытку побега мне показалось преждевременным. В то, что меня ведут на казнь, я не верил – я не знал, какие изменения в стране произошли после переворота, вполне возможно, что казнь без суда и следствия стала обычным делом. Однако вряд ли в страже теперь сидят идиоты, которым не будет интересно узнать, где я провел последние полгода. Да и странно будет, если у меня не попытаются выяснить, где находятся мои друзья, которых, как теперь выяснилось, тоже активно ищут. Ну а допрос я был готов потерпеть. Очень надеялся, что хотя бы по вопросам, которые будут мне задавать, я смогу понять, что вообще происходит.
Кабинет, в который меня ввели, разительно отличался от остальной части тюрьмы. Почему-то я, прежде всего, обратил внимание на само помещение и только потом присмотрелся к следователю и прислушался к его словам. Возможно, именно потому, что это помещение так разительно отличалось от моей камеры и коридоров, по которым меня вели, я и был выбит из колеи. Уверен, именно на такой эффект и был расчет. Чистые беленые стены, ярко освещенные десятком свечей, довольно дорогой стол и даже ваза с цветами на этом столе – контраст был разителен. Еще сильнее был контраст между поведением следователя и конвоиров. Как только я смог сосредоточиться на происходящем, я услышал:
– Это что такое?! На каком основании вы так себя ведете с подследственным? Он разве оказывал сопротивление? И почему он в таком виде?
– Прошу прощения, гражданин дознаватель! – глядя поверх головы следователя и вытянувшись по стойке смирно, отвечал конвоир.
– Мне не интересны ваши извинения, их нужно приносить не мне. Убирайтесь отсюда, с глаз моих! – дознаватель выглядел крайне необычно. Совсем
