– Шутишь? – зло произнес голос под смешки и хохоток соратников. – Теперь тебе не уйти!
– Так я никуда и не иду! Это ты дерзишь как малолетка да у порога топчешься, – произнес генерал и плавным движением вынырнул из-за стены, становясь прямо напротив окна.
Ноги полусогнуты. Пистолет хватом в две руки, привычным для XXI и чудным для начала XX века. А дальше, как в тире, быстро расстрелял магазин по расслабившимся краткой перепалкой боевикам и так же плавно утек из проема приставным шагом. Отработал хорошо. Восемь патронов в его швейцарском люгере поразили семь целей. Восьмой – в молоко. Все-таки не мастер стрельбы, да и нервничал.
За окном – мат-перемат. Народ бросился в разные стороны, ища укрытие. А генерал начал в полный голос декламировать песню Кипелова «Жить вопреки», очевидно, незнакомую аборигенам.
Поняв, что противник вновь стал приближаться к дому, Алексей Николаевич попытался повторить прием, только уже смещаясь в другую сторону. Однако не удалось. Быстро высадив пять пуль, он завалился, резко уходя в сторону после удара в плечо. Зацепили.
– Ты жив, генерал? – вновь крикнули с улицы.
– Не дождетесь! – хохотнул переполненный адреналином Куропаткин и наудачу кинул в окно попавший ему под руку какой-то камень. Рефлексов у нападающих на такие вот вылетающие и катящие предметы не имелось. Однако знать об удачном использовании гранат они знали. Поэтому, промедлив секунду-полторы, вновь ринулись в разные стороны…
Последний патрон ушел, оставив затвор на задержке. Алексей Николаевич прислонился к стене и медленно сполз на земляной пол, оставляя кровавые разводы. Все предполье вокруг дома было завалено трупами и ранеными. С десяток человек лежали у окон в других комнатах домика, пытаясь зайти с тыла или с фланга. Это Иосиф постарался. Ранение в правое плечо вынуждало работать с левой руки. Но он справился.
Навалилась какая-то слабость.
Где-то на краю сознания Куропаткин слышал оживленную стрельбу на улице, отметив работу пулемета. Фиксировал какие-то крики Иосифа, вроде как обращенные к нему. Но никак уже ни на что не реагировал. Он вдруг почувствовал такой покой, такую легкость, такую умиротворенность, что невольно расплылся в улыбке. Этот чертов марафон, что он бежал столько месяцев кряду, завершился. И теперь он надеялся хорошенько отдохнуть. Поэтому с этой странной улыбкой на лице и отключился…
Эпилог
19 октября 1904 года, Санкт-Петербург
Алексей Николаевич только третий день как пришел в ясный рассудок и хмуро взирал на тошнотворно чистую и ухоженную комнату. Двигаться выходило плохо. Каждый день приходил врач. Меняли повязки. Генерал потребовал лично осмотреть раны, и его просьбу удовлетворили. Зеркала – удобная штука. Как ни странно – все оказалось чистенько и без нагноений. Хотя воспаление, как ему сказали, было, и сильное. Лежал в горячечном бреду, говорил какие-то странные вещи. Все уже думали, что не выживет, но отпустило, организм справился. Сам же генерал практически ничего не помнил за минувший месяц. Так, различные всплески миражей, когда перед глазами мелькали лица, вливающие в него какие-то отвары…
Важной особенностью комнаты оказалась фальш-стенка, неприметная с первого взгляда. Ее назначение было совершенно не ясно генералу. Обычно, как он заметил, за ней возились дежурная сиделка и несколько служанок. Но отчего сделали так – не ясно. Неужели второй комнаты под них не нашлось? Тем более что, судя по всему, он был в каком-то дворце.
К обеду третьего дня в помещение заглянул лечащий врач. Его приход, правда, сопровождался много большим шумом и шарканьем, чем обычно. Словно туда табун лошадей загнали на цыпочках. Но Куропаткин этому внимания не придал. Мало ли? Кроме того, он был слишком погружен в свои мысли.
– Здравствуйте, Алексей Николаевич, – слегка нервически поздоровался лейб-медик. – Как вы себя чувствуете?
– Кто-то хочет со мной поговорить? – хмуро осведомился Куропаткин, с ходу сделав определенные выводы. Обычно его врач так себя не вел.
– Да, – кивнул он, скривившись так, что Куропаткин понял – предстоит ОЧЕНЬ серьезный разговор. – Если вы испытываете слабость, головокружение или какие-то иные недомогания, то я рекомендую отложить беседу.
– Вы знаете, что сказал Макиавелли по поводу откладывания? – горько усмехнулся генерал.
– И не хочу знать, – развел руками лейб-медик, давая понять, что нужно очень тщательно выбирать слова.
После чего откланялся и вышел, сначала за фальшь-стену, а потом и дальше. Очевидно, его присутствие было нежелательно. Минуту спустя к генералу вошла вдовствующая императрица.
– Добрый день, Алексей Николаевич. Что вы такой хмурый? – с самым благожелательным видом поинтересовалась Мария Федоровна. – Такой солнечный день, а вы словно туча.
– У меня по плану были мои похороны. Плач. Патетические речи, полные восторженного бреда. И что вижу я? Прикован к постели, отгороженный от всего мира. Словно в тюрьме. Зачем меня откачали? Чтобы торжественно расстрелять? Или мое прошение о принятии Маньчжурского княжества в вассалы где-то затерялось и требуется написать новое?
– Что вы такое говорите?! – весьма натурально возмутилась вдовствующая императрица. – Вздор! Глупости! И с прошением вашим ничего не случилось. Его императорское величество благосклонно принял княжество в вассалы.
