– А та ведьма хотела, чтобы ты вышла замуж?
– Нет, – просто сказала Совьон и обернулась. – Она хотела, чтобы я осталась с ней.
– Тогда она могла солгать.
– Могла. – Воительница равнодушно качнула плечом, словно думала об этом уже много лет. – Но с судьбой не стоит играть, драконья невеста. Особенно если замешано так много чужих жизней.
Рацлаве показалось, что под ступнями Совьон, возвращавшейся к ее сундучку, хрустели мерзлые травы; что в шатре пахло колдовскими снадобьями, металлом и горящей степью. Совьон вновь села рядом и продолжила рассказ.
Она говорила и говорила – о девушке, выросшей из младенца, которого вёльха нашла в заснеженном лесу, о северных скалах и чащах. Говорила об оберегах и заклятой крови, о русалках и оборотнях. И о том, как та девушка, длинноволосая, с широкими плечами, ушла из родной хижины, чтобы взять в руки меч и щит, и больше не вернулась. Голос ранил и убаюкивал – Рацлава сползла с сундучка, едва не зацепившись за него тонким ночным платьем, и спустя время беспокойно заснула на плече Совьон. Воительница долго смотрела на нее, белую и полную, совершенно беззащитную во сне; глядела, как лежала костяная свирель на ее мерно вздымающейся груди, – ты ведь тоже когда-то предала того, кто учил тебя, самозваная певунья камня?..
Совьон долго сидела так – почти не двигаясь, чтобы не потревожить заснувшую драконью невесту. Тело затекло, но воительница не обратила на него внимания. Она сидела и сидела, вслушиваясь в стрекот цикад, шелест трав и посапывание Рацлавы, и не засыпала до самого турмалиново-розового рассвета.
Песня перевала
XI
Недалеко от лазоревых, собирающихся под Матерь-горой рек стояла крохотная деревушка – там Оркки Лис купил две лодки. Остроносые, в подтеках малахитовой и сапфировой глазури, выменянные за горсть Сарматовых монет. Жители деревни довольно повидали тех, кто привозил дань дракону, и все как один подтвердили, что откуп следует оставлять здесь – у самой горы, в бездонном широком озере, которое поили сливающиеся реки. Гъял и Совьон помогли спустить лодки на воду, привязали их и принялись нагружать черногородскими сокровищами. Вместе с Оркки перенесли окованные сундуки, полные украшений и драгоценных камней; положили на дно шелковый шатер – его свернули, как только нарядили драконью невесту.
Рацлава сидела на валуне у кромки озера. Вода лизала мелкие прибрежные камни, но не доставала до ее ступней в сафьяновых башмачках. На плечах гор лежал рассвет – бледно-золотой, растянувшийся от самого горизонта; между полосами света лежали холодные небеса. Вились кудри облаков, белые- белые, будто пена. До чего сейчас была хороша полная, бледная драконья невеста: платье ее отливало молочно-голубым, от груди до подола шел ряд пуговиц – между дорожками искусного витиеватого шитья. Стелились ее рукава, мягкие и невесомые, словно крылья; и такие длинные, что касались земли тончайшим кружевом. Ее волосы Совьон собрала, а голову обернула шелковым платком, который завязала за шеей. Лоб перехватила обручем из мелких северных самоцветов и под него поддела марево кипенной, закрывшей лицо фаты. Если Рацлава поворачивалась, то постукивали гроздья ее височных украшений. И на пальцах мерцало серебро, свернутое кольцами вокруг аметистов и лунных камней. У живота заканчивались бусы, все сплошь голубые, и лиловые, и молочно-белые – в них терялась свирель.
Рацлава была равнодушна к свадебному наряду. И сидела она у озера – потерянная, но вместе с тем мертвенно-спокойная, будто большая рыба, отдавшаяся течению. Ее темно-русые брови едва хмурились за пеленой фаты. Лутый видел ее, когда, взлохмаченный и усталый, выходил к соратникам, – этой ночью он спал отдельно от отряда. Чтобы никто не задавал лишних вопросов. Не любопытствовал раньше времени, отчего же его горло пережал рабский ошейник.
Первой его заметила Совьон. Поставив сундук в лодку, разогнулась над дымчатой водой, в которой стояла по середину икр. Оглядела Лутого с головы до пят – как он шел к озеру, потирая нос, как зевал, как пытался почесать зудящую кожу под ошейником. С непривычки ему было страшно неудобно.
– Я могла бы догадаться, – медленно произнесла Совьон и больше не сказала ни слова, принявшись переносить свертки с тканью. Оркки Лис стоял к Лутому спиной и не повернулся. Лишь стиснул лодочный борт так, что дерево затрещало.
– Лутый! – Гъял утирал рукавом взмокший лоб. Распрямлялся, потирая поясницу. – Как это понимать?
– А как хочешь, так и понимай. – Он оказался на берегу в один упругий прыжок. – Помочь, батенька?
Оркки Лис зло пихнул ближайшую к нему лодку – та тяжело закачалась на воде.
– Не нужно.
– Лутый, какая муха тебя укусила? – Гъял нахмурил кроваво-рыжие брови. – Оркки Лис, что он творит? Зачем он…
– Рабом сделался, – огрызнулся Оркки. – Не видишь разве?
Тут же встревожилась Та Ёхо: она с трудом ковыляла на обеих ногах и занималась тем, что выуживала сокровища из повозки.
– Хийо! – Толстый сук, найденный для нее, с шорохом переваливался по траве и камешкам. – Ты зачем ошейник надеть? Куда собираться?
Лутый отбросил прядь с веснушчатого лба.
– К Молунцзе твоему пойду, – сказал залихватски и неестественно громко, глядя в сторону. – Хоть узнаю, как он своих слуг чествует. И прослежу, чтобы
