– Мой кинжал не для игр, – сухо ответила она и собралась уходить, но Лутый вновь преградил ей путь.
– Тогда возьми мой, – предложил он еще более миролюбиво, вытаскивая нож из-за пояса и протягивая Совьон рукоятью вперед. – Если не брезгуешь.
Ему казалось, что все глядят на них. Но Лутый не оборачивался, чтобы проверить, лишь стоял и мягко улыбался, зная, что в его приглашении не было ничего дурного или обидного. Совьон смотрела на него дольше, чем следовало бы, и в какой-то момент ее зрачки сузились. Она скользнула глазами куда-то в сторону Оркки Лиса.
– Нет. – И, пресекая вопрос, добавила: – Я не притрагиваюсь к чужому оружию.
Она двинулась с места, а Лутый посторонился, вежливо склонив голову, и не поднимал до тех пор, пока женщина не ушла. Затем пожал плечами и вернулся к приятелям.
– Мне есть двадцать шесть зим. – Та Ёхо ущипнула его за руку. – Сов Ён быть старше на восемь, но казаться, что на восемьдесят. До того она есть загадочна.
– У меня тоже есть такой друг, – кивнул Лутый. Слушая его, Корноухий вытащил острие из коры и лениво прислонился к березе. – Он старше меня на шесть зим, а кажется, что на шестьдесят. Он не загадочный, просто ворчливый, как дряхлый дед.
Кто-то из парней засмеялся.
– Ты нарываешься, Лутый. – Скали посмотрел на него исподлобья. Его черные глаза-дыры опухли и стали красными. – Рожу начистить?
К Скали и в лучшем его расположении духа старались не подходить. Но сейчас он был невыспавшийся и мятый, а значит, злее обычного. Скали единственный не метал ножи, только сидел на тюках, разложенных полукругом у исполосованного дерева, и если не дремал, то жалил взглядом.
– Ну, не обижайся. – Лутый вытянул шею, заметив, что Оркки Лис исчез.
И его наставник, и Скали были суеверны. Но Оркки доверял приметам, а Скали предпочитал видеть беды в людях. Болтали, он обладал чутьем и ощутил неладное даже у Русалочьего потока за пеленой своего женоненавистничества, хотя поначалу и открещивался. Лутый не знал, как к этому относиться: Скали ныл постоянно. Неудивительно, если что-то сбывалось. Сейчас он давил на Лутого рассказами про зверя – не то безрогого лося, не то лосиху с посеребренными копытами, – которого видел под каждой ущербной луной и считал оборотнем. Этой ночью Лутый согласился пойти с ним и проверить, и они промаялись долго, но не отыскали ни следа. Лутый решил, что Скали просто бредит, а тот вспыхнул.
Они не учли, что вышли ловить оборотня уже в новолуние.
Лутый успел выспаться, а Скали выглядел разбитым настолько, что юноша засомневался, не упадет ли тот с коня. Но решил ничего не говорить о его слабости, чтобы не подорвать еще больше. Грядет тяжелый переход, Лутый это знал. И понимал, что дойдут не все, хотя об этом думать не хотелось. Особенно под шелест медово-красной октябрьской листвы на красивом подъеме. Лутый немного сполз с тюка на льнущую к земле желтую траву и посмотрел на громады гор единственным глазом.
Скоро пришлось сниматься в путь.
Свирель резала ее пальцы, но раны лопались, растекаясь в стороны и захватывая ладони. Сегодня Рацлава не могла найти себе места. Правая рука горела сильнее обычного, чесалась от лоскутков и кровоточила так долго, что Хавтора начала беспокоиться. Она причитала на тукерском, и ее голос дробился: телега тряслась, поднимаясь к перевалу, так же, как на предгорье.
– Это странная прореха, гар ину, – мутно заметила Хавтора. Рацлава и сама чувствовала, что странная. Она уже была знакома с такими ранами, правда, раньше они напоминали точки от мышиных зубов или клювов маленьких птиц. – Она похожа на жэнхо, дугу.
Хавтора, выросшая среди кочевников в Пустоши, прекрасно знала, на что была похожа эта рана. На след от лошадиного укуса. Но рабыня так ничего и не сказала прямо, продолжая хлопотать над Рацлавой, которая сильно побледнела. Синие жилки, проступавшие под кожей, придавали ей сходство с мрамором. Порез серпом изгибался от ее пальцев до мякоти ладоней, глубоко врезался расходящейся влажной щелью. От нее заново открывались и недавние раны – Рацлава даже обрадовалась, что ничего не видит.
Кони оказались ей не по зубам.
Она самонадеянно решила вырвать нить из чьей-то кобылки и поплатилась за это. Боль была такой резкой и обжигающей, что Рацлава заплакала, хотя, казалось бы, давно привыкла, что ее руки лопаются, выворачиваются и крошатся. На ее нижней губе свирель оставила крупную язву, которая мгновенно взбухла. Пришлось прекратить рыдать – выходило больнее.
Как она собиралась ткать из людей?
Хавтора продолжала что-то говорить, оборачивала ее пальцы новым слоем ткани, а Рацлаве хотелось выть от отчаяния. Ей понадобилось пять лет, чтобы научиться управлять мышами, и она не могла ждать еще пять в надежде подчинить себе кого-то покрупнее. Надо было браться за хищных птиц, но Рацлава покрывалась липким потом при мысли, что свирель, как клюв орла или ястреба, проткнет ее ладонь насквозь. Девушка постаралась привести себя в чувство: в конце концов, она уже много раз переживала этот страх боли. Переживет и еще.
«Оставь, пастушья дочь, – пять лет назад говорила ей древесная волшебница Кёльхе, – оставь и уходи, ты же знаешь: это не твоя юдоль».
