ума.
Тогда он тоже этого не знал и даже не предполагал, что это однажды случится. Так, бродила на границе сознания одна смутная мысль, но недолго, потому что была отринута, прогнана, забыта — как несущественная и совершенно невозможная. Однако теперь она стала реальной. Ведь Эиталле не делает различий: юная девушка, старая дева, едва родившийся ребенок… неважно, где и когда это случится, кто и кого вдруг зацепит чарами. Эиталле просто приходит и стирает все, что было когда-то значимым.
Все, кроме нее.
Волк неверяще замирает, рассматривая детское личико расширенными глазами. Он чувствует ее страх. И слышит, как неистово колотится ее маленькое сердце. То самое, которое отныне он будет слышать всегда. Везде. Где бы она ни находилась, что бы ни делала и как бы ни была далеко.
Он словно во сне — растерянный и ошеломленный. Будто в бреду втягивает ноздрями ее чарующий запах. Вздрагивает всем телом, чувствует тепло, идущее от босых ступней, и неожиданно прозревает. Понимает, что сделает все, лишь бы уберечь ее от беды. На все пойдет, чтобы согреть ее и спасти. Ничего не пожалеет и отдаст все на свете, лишь бы эта малышка и дальше сидела, глядя на него так, как сейчас. Бесстрашно упиралась в его бок своими маленькими ножками и что-то говорила. Неважно что. Главное, слышать ее голос и чувствовать тепло ее маленьких пальчиков. Вбирать ее всем существом и сходить с ума от мысли, что она находится так потрясающе близко.
Поняв, что все еще скалится, волк поспешно прячет зубы и, страшась ее напугать, робко тянется вперед. Инстинктивно стремится навстречу. Надеется. Ждет. И не сознает ничего, кроме одной-единственной мысли: она. Действительно она. Маленькое чудо, вдруг свалившееся ему на голову. Крохотное солнце, светящее с небес лишь для него одного. Благодатный глоток росы для умирающего в пустыне. Она — его жизнь. Его свет. Новая, невесть откуда взявшаяся, но единственно важная теперь цель. Целая вселенная, приковывающая к себе его взгляд; навеки привязывающая его душу прочными стальными цепями, от которых не хочется избавляться.
Он снова дрожит, чувствуя неуверенность. А потом едва не стонет от наслаждения, потому что она перестает бояться и робко гладит его в ответ. Прикасается — нежно и бережно. Верит ему. Прижимается всем телом, ища защиты и помощи, и гладит, гладит, гладит, тихонько шепча в мохнатое ухо:
— Помоги мне, волчок, пожалуйста…
А он неожиданно слышит чужие голоса. Вскакивает на ноги и вдруг пугается, что его солнце может кто-то отнять. Он боится за нее. Боится потерять только что обретенное счастье. И этот страх сильнее его воли. Сильнее разума или долга. Он сильнее даже внезапно вспыхнувшего гнева и поэтому гонит его прочь. Заставляет подхватить беззащитную кроху и, позабыв об оставленном звене, мчаться прочь… куда-нибудь… как можно дальше. Там, где она будет в безопасности и где он сможет наконец показаться ей человеком. А затем бережно взять ее на руки и с затаенной надеждой сказать:
— Не бойся, мышонок, это всего лишь я. Тот самый. Узнаешь?
Но сейчас он бежит — упруго и ровно. Не слишком быстро, потому что боится ее уронить, но все же достаточно быстро для того, чтобы преследователи отстали. А она, испугавшись снова, вдруг создает еще один портал…
Он слишком поздно понимает, куда его забросила маленькая беглянка. Слишком поражен случившимся, чтобы вовремя увернуться. Он на полном ходу проваливается в воронку мощного телепорта и всего за долю секунды оказывается там, где не пожелал бы оказаться никогда в жизни… по крайней мере, вместе с ней…
Мастер Викран судорожно вздохнул и крепко зажмурился.
В ту ночь он думал, что сделал все, дабы уберечь свое солнце от чужих рук. Презрев опасность, он уничтожил всех, не щадя ни себя, ни врагов. Но когда обернулся, то с горестным криком упал там, где стоял, — на тело убитого мага, который в последнем усилии все-таки успел спустить стрелу. В то самое крохотное сердечко, без которого ему было не жить…
Он плохо помнил, что случилось потом, потому что пришедшая из ниоткуда боль швырнула его на землю и заставила скорчиться в муках. Она рвала его клещами. Сводила его с ума. Бросала с высоких скал. Топила в бескрайнем море отчаяния. Сжигала изнутри, испепеляя сердце и душу. Безжалостно ломала кости. Выдирала глаза. Сушила разум. Она убивала его каждый миг. Но еще больше его убивала мысль, что он не справился. Не сумел ее уберечь. И теперь она умирала, не дождавшись от него ни поддержки, ни помощи.
Это его вина, что она так кричит сейчас. Его вина, что она умирает в муках. Его вина за пронзившую ее стрелу. И его вина в том, что он не успел.
Только его.
С трудом поднявшись, почти обезумевший от горя, хрипло воющий зверь из последних сил кидается на голос. В забытьи переплывает широкую реку. Со стоном выбирается на берег и, шатаясь от слабости, все равно упрямо идет вперед. За ней. К лиловому игольнику, из которого доносится
