Удар мая-гири был у меня доведен до автоматизма, и сделал я все как надо; но, падая, губастый махнул рукой и ножом задел опускающееся после удара бедро. Острие как в масло вошло в ногу, губастый от неожиданности разжал ладонь и нож так и остался торчать в ноге. Все на несколько секунд застыли. Губастый с разинутым ртом и остановившимся дыханием сидел на асфальте, я смотрел на торчащий из бедра нож. И тут из магазина, наконец, вышли Колесик с ребятами. Шпаны всё равно было вдвое больше, чем нас, но это уже не имело значения, всё завертелось весёлой каруселью. К тому же кто-то из той кампании, видно, знал Колесика и предпочел смыться.
– Ну, отметелили, – скромно говорил потом Колесик об этой драке. – Расписали, как бог черепаху.
Дырку в джинсах мне заштопала соседка Ленка, когда мы разгорячённые схваткой пришли к ней домой. Она же залила рану йодом и туго перебинтовала. Сейчас этот шрам уже почти не виден, а тогда я страшно боялся, что он загноится и придется обратиться в больницу, а это значит – милиция, разбирательство и возможный вылет из секции. Впрочем, в тот раз обошлось.
К тому времени карате становилось все более и более популярным в Советском Союзе. Начали проводиться чемпионаты, первенства; и наша секция готовилась к серьёзным соревнованиям. Колесик был явным фаворитом, бил на отборочных боях спортсменов в два раза себя тяжелее и в полтора раза выше. Тогда ещё не было деления на весовые категории, но это никого, тем более Колесика, не смущало…
А потом всё внезапно кончилось. Коммунистическая партия Советского Союза решила, что карате – чуждый советской власти вид спорта, и его запретили. Секции разогнали, кое-кого из зачинателей даже посадили для острастки. В общем, известная история. Мы ещё какое-то время позанимались полуподпольно, но потом всё постепенно рассосалось…
Через несколько лет я уехал, а когда вернулся, узнал, что Колесика уже нет на свете. Когда секция окончательно закрылась, он пошел было в бокс, но быстро бросил его, стал пить, его выгнали с работы… В общем, через полтора года он стал законченным алкоголиком и умер по-дурацки – после очередной гульбы захлебнулся рвотными массами.
Конечно, каждый человек сам строит свою судьбу, и в том, что Колесик не нашел себя, не удержался на плаву – его вина, и вина тех, кто был рядом. Да и от власти – советская она или какая другая – ждать доброго отношения к простому человеку бессмысленно. И всё же, всё же… Всё могло сложиться иначе, всё могло пойти по-другому, если бы не тот бессмысленный и дурацкий запрет. Иногда я смотрю по телевизору трансляции единоборств и поневоле каждый раз вспоминаю своего дружка Колесика и ругаю советскую власть…
Жаркой августовской ночью мы сидели на чердаке дома при жиденьком огоньке свечи и слушали рассказ соседской девчонки, отличницы и спортсменки Наташки, не понятно отчего якшавшейся с нами – дворовой шпаной, о том, что в городе разоблачили подпольную организацию «Феникс».
– Всех повязали! – сверкая глазами, сипела Наташка. – И главное все – дети научников! И все комсомольцы! Из рабочих только один паренёк, и то ему так голову запудрили. Говорят, теперь их посадят, а родителей, несмотря, что заслуженные, из города – в двадцать четыре часа…
Мы слушали и не верили. Но мамаша у Наташки работала бухгалтершей в «красном доме», где сидело всё начальство, и знала всё. В голове не укладывалось: как это – в Советском Союзе, комсомольцы! Чего им не хватало?!
Мы и не догадывались, что этот же вопрос ребятам из «Феникса» задавали умудрённые партийцы, не слыша, не понимая, что те отвечали. Потом, много лет спустя мне доведётся познакомиться с одним из них. Перестройки хотели, улыбнётся он на мой вопрос, ускорения и гласности… Че Геварой бредили… Дураки были наивные…
В открытое слуховое окно виднелись яркие звёзды, и доносилась с танцплощадки очень популярная песенка «Арлекино».
– Фигня! – сказал вдруг кто-то из темноты, – лучше Пугачёвой эту песню никто никогда не споёт… А этим из «Феникса» так и надо… Бесятся с жиру.
Глава V
