– Фьордина Каррисо!
И сразу влезла между спорщиками. Меня они бить не будут. А если кто и сможет остановить этих разбушевавшихся фьордов, так только моя наставница.
Появилась она сразу же и моментально поняла, что случилось:
– Что за безобразие здесь происходит? Больным нужен покой.
Больные разочарованно вздохнули. Наверное, подумали, что покоя у них много, а вот развлечений совсем нет.
– Этот фьорд, – презрительно кивнул Кастельянос в сторону Бруно, – приходит в отделение с антисанитарными букетами и мешает работать фьорде Кихано.
– Он не мешает мне работать, – запротестовала я. – Да и рабочее время почти закончилось. Сейчас соберу посуду, отвезу кастрюли в столовую – и совсем свободна.
– Как это – свободна? – забеспокоился Кастельянос. – А обследование?
– Да не нужно мне обследование! – Я с надеждой посмотрела на наставницу: – Правда ведь, фьордина Каррисо?
На удивление она задумалась, потом сказала:
– Сейчас ты выглядишь лучше, чем утром, и аура у тебя поспокойнее. Но мне кажется, Рамон прав и обследование не помешает.
Фьорд Кастельянос победно посмотрел на Бруно. Так, словно они уже подрались, и в хирургическое отделение отправился его бывший больной. Бруно ответил вызывающим взглядом и сказал:
– Я против того, чтобы он занимался моей девушкой. Нет, обследовать ее нужно, но кому-то другому. Вот, к примеру, вам, фьордина Каррисо.
– У заведующей отделения и без того дел много, – горячо запротестовал Кастельянос. – Я прекрасно с этим справлюсь.
– Знаю я, с чем вы прекрасно справляетесь, – выразительно сказал Бруно, выудил непонятно откуда шоколадку и вручил ее мне вместе с антисанитарным букетом. – Отныне с этим я буду справляться сам. Моя девушка в чужих шоколадках не нуждается. И в помощи того, кто ей эти шоколадки дарит, – тоже. Не доверяю я некоторым целителям…
«Целителям» он выделил так, что мне показалось, что сейчас он совсем не о лечении говорит. Но букет был таким красивым, что все мое внимание ушло на него. Я прижимала его к себе и вдыхала нежный запах роз.
– А я не доверяю некоторым пациентам, – пробурчал Кастельянос, – которые только и думают, как задурить девушке голову.
Мне показалось, что спорил он, только чтобы лицо не потерять, а сам уже смирился с поражением. Выглядел целитель таким несчастным, что почему-то захотелось его пожалеть.
– Фьорд Берлисенсис, – сказала наставница, – я пойду вам навстречу и проведу обследование ученицы сама. Но если вы ее чем-либо обидите, то…
– Фьордина Каррисо, – возмутился Бруно, даже не дав ей договорить, – за кого вы меня принимаете? У меня самые честные намерения.
Кастельянос презрительно фыркнул. Наставницу слова Бруно тоже не убедили.
– …отвечать будете передо мной, – невозмутимо продолжила она. – Хватит бедной девочке истории с женихом.
И сразу после окончания моей работы она увела меня на обследование. Мои протесты не помогли, так как Бруно встал на ее сторону и сказал, что даже если я сейчас чувствую себя хорошо, это ничего не значит, и всем будет спокойнее, когда фьордина Каррисо меня осмотрит. Я обрадовалась, что он обо мне заботится. Но как оказалось, рано, поскольку сразу, как выяснилось, что никакой угрозы моему здоровью нет, и мы покинули госпиталь, он спросил, небрежно так, между прочим:
– А что за история с женихом? Не помню, чтобы ты о ней что-то рассказывала.
И передо мной во всей красе встал вопрос – говорить или не говорить? Про его бабушку я так ничего и не успела выяснить. Вдруг мой рассказ окажется для него ударом?
– Ты тоже о своей семье ничего не рассказывал, – попыталась я зайти издали. – Вот я, к примеру, жила с бабушкой. А у тебя бабушка есть?
– Конечно, есть. Только она отдельно живет. Так что там с твоим…
– Наверное, часто к вам приезжает? – перебила я.
И тут он явственно замялся. Так явственно, что у меня ни малейшего сомнения не возникло – с его бабушкой что-то не то.
– Она не может к нам приезжать, – неохотно ответил он. – Ей нельзя из дома выходить. Дульче, да при чем тут вообще моя бабушка? Я тебя про жениха спрашиваю, а ты от ответа увиливаешь!
От ответа увиливала не только я, и мне стало ужасно интересно, почему фьордина Берлисенсис не может приезжать к собственному внуку, но по виду Бруно стало понятно, что от него подробностей не добиться. Что же такого сделала эта фьордина, что из дома ее нельзя выпускать, а магофон давать можно? Я все больше убеждалась, что Бруно никакого отношения к истории с помолвкой не имеет, а вот его бабушка…
– Дульче, ты почему молчишь?
Настойчивость Бруно была бы отличным качеством, если бы не касалась того, о чем говорить я не хотела. Но, наверное, придется. Я вздохнула и сказала:
