Ночь взорвалась разлетевшимися углями огромного костра, вспыхнувшего в голове. Глаза, раскалившись, хрустко лопнули, зазвенело осколками, зашипела вскипевшая кровь.
Падать оказалось не больно. Ведь он уже был мёртв.
«Такое разное прошлое: просто утро»
Любое утро неповторимо. И прекрасно в самом себе. Даже страшное, просто сразу этого никогда не понять.
Открывая глаза под будильник, дверной звонок или орущий телефон, ты еще не знаешь… Ничего не знаешь, но поймешь это не скоро.
Иногда это почтальон с телеграммой… Такое утро не вычеркнешь из памяти. Оно сидит гвоздем в твоей голове, хотя прошло двадцать два года. И ты живешь без отца куда больше, чем с ним. Только два с лишним десятка лет один черт не вычеркнут из памяти усов, сигарет, масла с соляркой и волос на голове после ванны, торчавших одуванчиком.
Утро всегда разное.
Оно смотрит персиково-алым узким взглядом восхода из-за синей кубанской ранней дымки. Под задницей – наполовину крашенная сталь пожарной лестницы, твоя «Прима» горька и колет легкие, но мир прекрасен до скорой «ротаподъем», и ты в нем один, наслаждаясь совершенством рассветной красоты.
Через несколько месяцев волшебство проснувшегося Кавказа, появляющегося из ничего прямо перед глазами, вырастающего вместе со встающим солнцем, врежется в память и не выветрится никогда. И даже отмывая кровь с уха, небрито-грязного лица и шеи, наслаждаясь комариным звоном в правом ухе, не забудешь подмигнуть горам, творящим свою магию на твоих глазах.
Иногда ты становишься ребенком, засунув руку под подушку. В свой день рождения можно проснуться и вдруг вернуться чуть назад, когда любовь и внимание к тебе делали сказку из вполне обычного. Круглый дисковый плеер и наушники – вовсе не «Субару» с низкопрофильной резиной или айфон. Фига. Серый блин «Панасоника» куда круче. Это целый мир, поющий в унисон шагам и мыслям.
А проснувшись у мамы, уже с собственными седыми волосами, замрешь и постараешься не открывать глаза. Ведь на кухне точно так же пахло, шипело и позвякивало тогда, когда каждое утро было золотым, а тридцать лет казались безумно далекими. И сейчас, почти в сорок, запахи масла, теста, сахара и творога, плывущие с кухни, делают «щёлк»… и, пусть на пару секунд, но ты там.
Каждое утро – доброе. Есть горячая вода, теплая постель и чертовы тапки? Вы – самая счастливая частичка Вселенной. Вставайте, делайте все нужное и радуйтесь жизни вокруг и себе в ней. Ведь его больше не будет.
Этого самого утра.
Оренбургская область, с. Северное
(координаты: 54°05?30'' с. ш., 52°32?'34'' в. д., 2033 год от РХ)
Если часто и подолгу палить в здании костер, кирпич закоптится в чернь.
Если часто и подолгу жарить там же плоть, кирпич завоняет не хуже плахи.
Если часто и подолгу наслаждаться болью здесь же, кирпич станет кричать.
Старший лейтенант Службы Безопасности Новоуфимской коммунистической республики Евгения Уколова не тряслась от страха, не дрожала всем телом и не клацала зубами. И не из-за все еще жутко ноющих десен и остатков зубов, выбитых Клычом. Нет.
Ее заморозило ужасом. Стянуло до судорог в мускулах и еле ощущаемого сердца.
Антон Анатольевич Клыч сейчас казался почти добрым другом… решившим чуть пошутить.
Она не помнила, как оказалась здесь. Внутри чертова здания МТС или где-то еще. Лишь огонь, растекшийся по руке, добравшийся до шеи за полтора удара пульса и пожравший ее полностью.
Пламя, трещавшее досками внутри черного каменного кольца, плевалось искрами. Несколько прожгли ей брюки. Одна, точно так, добралась до кожи… Но Женя не чувствовала. Какая разница? Какая сейчас разница?!
Чертово сало… В лоскут старого мешка завернутое, прошитое грубыми стежками, как долбаная посылка… Вон они, лоскуты, светлее, темнее, плесневелые, погрызенные мышами, все сплошь в темных и бурых разводах с точками.
Сколько таких дураков с дурами дед, проявив честность и прямоту, отправил в обход оврага с ловушкой, подкинув настоящий капкан?
Последний, вон он, еще барахтается чуть в стороне от пламени. Подвешенный за вывернутые из плечей руки к крюку. Раньше, наверное, по двум рельсам у потолка, прикрепленным к тавровым балкам, двигали части машин для ремонта. Сейчас мастерская стала бойней, разделочным цехом и коптильней.
У барахтавшегося уже не хватало ноги ниже колена. Культя, перетянутая ремнем, запеченная головней, слезилась тонкими темными соплями. Изредка мужик дергался, выл через кляп. Для чего кляп в таком месте? Чтобы не мешать.
