протянул распечатанный конверт.
– Что это?
– Письмо на ваше имя, товарищ Сталин.
– От кого?
– От некоего Ефима Николаевича Сорокина. Он либо сумасшедший, либо… Даже не знаю, как сказать. – Волнуясь, Поскрёбышев испытал зуд в районе шеи, но усилием воли сдержал непреодолимое желание почесаться. – Наверное, вам самому лучше прочитать, потому что мы с товарищем Власиком так и не смогли прийти к единому мнению, что же это такое. Слишком уж фантастично, но при этом упоминаются реальные факты, которых не мог знать посторонний человек. Помните, товарищ Сталин, я вам докладывал об убийстве Фриновского и следователя Шляхмана? Этот момент в письме также упоминается.
– Ладно, ступайте, товарищ Поскрёбышев, я вас вызову, если понадобитесь.
Оставшись один, Сталин отложил в сторону свежий номер «Правды» со своими пометками красным карандашом на полях, из пачки папирос «Герцеговина Флор» выбрал одну, поднёс спичку, пыхнул пару раз, удовлетворённо крякнул, прогоняя от себя мысли о запрете врачей на курение, и только после этого взялся за письмо. По мере того как он погружался в чтение, выражение его лица оставалось неизменным, и лишь в прищуренных глазах можно было прочитать, что повествование его всерьёз заинтересовало.
Сталин снял телефонную трубку и, дождавшись, когда отзовутся на том конце линии, глухо произнёс:
– Зайдите ко мне, товарищ Поскрёбышев.
Секретарь не заставил себя долго ждать. Вытянувшись в струнку перед своим непосредственным руководителем, ужасно потея, он был готов к любому повороту событий, вплоть до ареста. Конечно, не сразу, Иосиф Виссарионович никогда не давал команды кого-либо арестовать в своём кабинете. А вот через день-другой за человеком вполне мог приехать воронок, и чем-то не угодивший вождю бедняга попросту исчезал. Поскрёбышев догадывался куда, но предпочитал об этом лишний раз не думать, а то ведь, он слышал, нервные клетки не восстанавливаются.
– Я ознакомился с содержанием этого письма. – Сталин сделал паузу, закурив третью папиросу, прошёлся по кабинету, встав у окна с видом во двор Сенатского дворца. Не востребованная сегодня трубка лежала на столе. Поскрёбышев про себя отметил, что акцент генсека усилился, и это свидетельствовало о скрытом… нет, не волнении, товарищ Сталин никогда не волновался, скорее о лёгком возбуждении, возможно даже смешанном с азартом. – Интересно пишет этот гражданин… гражданин Сорокин, – продолжил генсек. – Интересно… Вы что-нибудь проверяли по факту этого письма? Может это быть хитрой провокацией?
– Не исключено, товарищ Сталин, недоброжелателей у нашей страны и вас лично хватает. Так что вполне может быть и провокация с целью смещения товарища Ежова. Но мы проверили кое-какие факты, не ставя народного комиссара госбезопасности в известность, раз уж его имя упоминается в контексте письма в негативном свете.
– И что вы можете сказать?
– Действительно, 19 августа в село Ватулино вошёл человек, представившийся жителем XXI века Ефимом Сорокиным, с парашютным ранцем неизвестного образца, если верить словам местного осоавиахимовца Олега Бодрова. Да и вообще был одет явно не по-нашему. То же самое отмечает и сельский участковый Дурнев. Кстати, этот Сорокин участкового разоружил в два счёта, будучи сам совершенно безоружным.
– Ну да, он упоминает в письме, что служил в каком-то… – Сталин глянул в письмо, – спецназе, где приобрёл боевые навыки. Не знаете, что бы это значило, товарищ Поскрёбышев?
– Я так думаю, это некое специальное боевое подразделение, – высказал предположение секретарь. – Можно аббревиатуру «спецназ» расшифровать как «специальное назначение».
– Я тоже так думаю… Продолжайте.
– Далее этот Сорокин был отконвоирован в районное отделение милиции, начальник которого связался с московским руководством, и за арестованным приехал следователь Шляхман. Как нам удалось выяснить, Шляхман провёл допрос в здании НКВД на площади Дзержинского, после чего подследственный был отконвоирован в бутырский следственный изолятор, и следующие допросы продолжались уже там. В камере, кстати, этот якобы пришелец из будущего быстро разобрался с уголовниками, которые до этого установили там свои порядки. На одном из допросов присутствовал Фриновский, применивший к подследственному грубую физическую силу. Причём гражданин Сорокин пытался сопротивляться, сумев нанести увечье одному из помощников Шляхмана.
– Крепкий орешек этот ваш Сорокин, – задумчиво произнёс Сталин, и Поскрёбышеву не очень понравилось слово «ваш». – Ну, что там дальше?
– А дальше выездная комиссия приговорила Сорокина к расстрелу, но в последний момент он был отменён приказом Ежова. Сорокина отвезли к наркому, в письме подробности этого разговора не упоминаются, мы тоже пока не смогли выяснить деталей, но далее этот Сорокин в сопровождении Фриновского и Шляхмана оказывается в подвале, где периодически, скажем так, приводят приговор в исполнение. Сам Сорокин пишет, что его как раз и хотели расстрелять, но он сумел оказать сопротивление, устранив своих… хм… палачей.
– Палачей? Что ж, в какой-то мере верное определение, – ровным голосом произнёс Сталин, гася окурок в хрустальной пепельнице.
