Сначала старик просто лежал у порога, а потом соседи усадили его на табурет. Увы, ключи от квартиры он где-то посеял. А может быть, водила их забрал. Теперь этого уже не узнать.
Так дедушка и просидел на табурете до самого вечера. Часов семь просидел. Вернувшаяся бабушка, охая и причитая, уложила его в кровать, а наутро, когда я вернулся, мы, наконец, решили вызвать «Скорую помощь». С момента кровоизлияния до вмешательства врачей прошли сутки. То есть драгоценное время оказания экстренной помощи прошло. Поэтому свою потерянную физическую форму дедушка так и не вернул, до конца дней своих оставшись парализованным на левую сторону инвалидом.
Однако человек так устроен, что даже в патовой ситуации он способен найти для себя опору в жизни. Такой опорой для моего несчастного старика стали грянувшие в 90-е годы перемены. Вообще дед давно, еще со времен раннего Брежнева, мечтал увидеть Россию процветающей, свободной страной со свободой совести и свободой рынка. Неудивительно, что, когда на политической арене возник Борис Николаевич Ельцин, дедушка как-то сразу приободрился. Надежда, льющаяся с экранов телевизора, окрылила его, очень позитивно сказавшись на здоровье. Заявления, заверения и обещания Ельцина действовали лучше всяких лекарств. Дед на радостях даже почти полностью овладел управлением левой стороной организма. Почти…
Почему же дед так радовался появлению новых перспектив? Все дело в том, что, играя в одном известном оркестре, он посетил несколько капиталистических стран. В том числе и «вызывающе» капиталистических — Англию, Японию, ФРГ. А во времена застоя такие поездки были сродни полету на Луну. Скорее даже на Марс. Уровень и стиль жизни в этих государствах у него, как и всякого нормального советского человека, вызвали шок. Забыть увиденное уже не помогли никакие передовицы «Правды» и «Известий», хотя дед по привычке выписывал советские газеты даже тогда, когда Советский Союз дал сильный крен и стал медленно погружаться в кровавую трясину хаоса.
Мой дед наивно верил Ельцину, в сказки так называемых «младореформаторов» о том, что свободный рынок и конкуренция — это такие же очевидные законы природы, как земное притяжение, например. Если кинуть камень вверх, он сначала взлетит на некоторую высоту, потом на какое-то мгновение остановится и начнет свое неминуемое движение обратно. Так устроен мир. То же самое, только немного другими словами, вдалбливалось измученным убогостью советской экономики людям, жадно впившимся в телеэкраны: если отпустить цены и не мешать развитию свободной конкуренции, все само по себе, не сразу, конечно, но неизбежно, образуется, оформится, выстроится — и бизнес, и культура, и образование. Вон как на Западе живут! А все потому, что у них свободный рынок.
Ах, как хорошо-то! Эти мантры вызывали у миллионов людей восторг. Такое уж это было поколение доверчивое. Такое уж было время. Что-то оставалось у него, у времени этого, от краснознаменного энтузиазма комсомольских строек и пятилеток в три года. А я, родившийся уже в более или менее спокойные и стабильно-безнадежные времена, зараженный быстро распространяющимся среди неформальной молодежи вирусом скепсиса, совсем не разделял странного оптимизма реформаторов. Возможность моих куриных мозгов в то время не позволяла обосновать свое недоверие (впрочем, кто вообще интересовался мнением двадцатилетнего сопляка без связей и денег), но я интуитивно чувствовал — на моих глазах разыгрывается очередная крупномасштабная афера, еще более циничная, чем некоторые проекты коммунистов.
Каждый день меняющийся мир радовал демократически настроенных людей какой-нибудь удивительной новостью. Однажды дед мне сообщил такое приятное известие: теперь все — и стар, и млад — будут владельцами государственной собственности. Кончились времена, когда народное хозяйство принадлежало кому угодно, только не народу. Наконец каждый гражданин становится собственником имущества своей страны, ибо ему будет вручен… приватизационный чек на десять тысяч рублей. Эта новость меня буквально ввела в транс. Я не мог представить, как миллионы людей будут владеть и управлять имуществом страны? Я попробовал было обсудить это дело с дедом, просто пытаясь понять технологию проекта. В итоге мы поругались, и у деда подскочило давление. Тогда я решил больше не затрагивать, беседуя с ним, политические и экономические темы. Хотя куда же в те годы можно было спрятаться от политики и экономики? Даже в правительственном бомбоубежище, выстроенном на случай ядерной войны, они бы все равно нас с дедом нашли. Вскоре выяснилось, что приватизационный чек надо просто грамотно определить, например, обменять на акции мощного производства или вложить в активы преуспевающего банка. Куда мы с дедом вложили свои ваучеры, я не помню. Также я не помню ни одного процентика, который бы мы с ним получили в результате нашей сделки с государством. Хоть на что они, эти проценты, похожи-то? Как они выглядят? Кто-нибудь их видел? Просто заваленная палочка с двумя ноликами или нечто иное? Зато я помню восторг, с каким дедушка воспринял известие о всенародной приватизации. Чем закончился этот глобальный развод, всем известно. Напоминать не надо.
Последние годы своей жизни дед прожил на голом энтузиазме, радуясь переменам, происходящим в стране и в мире. Из-за своей инвалидности он редко покидал квартиру и не знал подробностей новой жизни, бурлящей на улицах. Он не видел «новых русских», способных живьем замуровать своих конкурентов в бетонную стену, не видел стихийных торговых рядов, пестрящих выкладкой «Сникерсов», орденов и презервативов. Не видел ям чеченских боевиков. Правда, я их тоже, к счастью, не видел. Дед наблюдал эпоху перемен, не покидая дома. Но и дoма происходили не менее интересные события, чем за его стенами. Во-первых, в одночасье сгорели все сбережения бабушки и дедушки. Ну, абсолютно все, что они отложили на старость и на «черный день», испарилось, словно капля воды, упавшая на раскаленную плиту, — раз и нет денежек! А у деда, между прочим, на книжке лежали несколько тысяч за проданные когда-то «Жигули». Пенсии бабушки и дедушки чудесным образом превратились в однодневные пособия. Эти перемены нашли свое отражение и в рационе питания, и в ассортименте домашней аптечки. «Это — шоковая терапия», — говорил несгибаемый дед, слегка прищурив глаз.
Но в целом мы как-то жили в те годы. Бабушка и дедушка отнеслись к шоковой терапии более или менее спокойно, так как в их жизни было
