В офисе я тупо смотрела в монитор компьютера, но разобрать ничего не могла. И это повторялось изо дня в день. Я отрешенно перебирала бумаги, душу воротило от исков, ходатайств, судебных актов… Я никогда не испытывала таких чувств! Я думала только о нем! Внутри то все бушевало, то порхало. От таких крайностей кружилась голова. Так вот что такое любовь!
Лишний раз я боялась выпустить из рук телефон, жила ожиданием звонка. Это было единственным занятием, которому я посвящала все эти дни. Потерянные, бессмысленные дни моей жизни без него, но стоило ему позвонить, и все кардинально менялось. Иногда мы разговаривали с ним часами напролет. Но бывало, он только здоровался, желал хорошего дня или спокойной ночи и отключался, а порой я ждала звонка по нескольку дней. Что ж делать, военные — люди подневольные. Дни ожидания я окрестила траурными и даже зачеркивала их черным маркером на календаре. И только его голос, прозвучавший в телефоне, наполнял меня радостью, счастьем, жизнью…
— Я соскучился.
— Неужели?! — нежно прошептала я и почувствовала, что Сергей улыбается.
— Хочу спросить тебя… Станешь моей женой? — вдруг взволнованно спросил он.
От счастья я закрыла глаза, с наслаждением слушая внутреннее эхо, пока его не прервал тревожный голос:
— Ольчик, что скажешь?!
— Да! Конечно, да! Да! Да! Да!
Я не играла с ним, чем сразу и понравилась, в этом он признался в одном из телефонных разговоров. Изначально ему импонировали моя искренность, стеснительность, наивность, не свойственные современным девушкам. Бывает же такое: именно то, что я и мои подруги считали во мне недостатком, привлекло парня моей мечты…
Сегодня какая-то неодолимая сила тянула меня домой. Я чувствовала, что встречусь с ним. Я даже музыку не включила, чтобы не пропустить его звонок. Перед домом дорогу мне преградила похоронная процессия, состоявшая в основном из людей в камуфляже.
Я не стала обгонять колонну. Машины сзади, следуя моему примеру, тоже остановились. В наших домах живет много военных, и похороны, увы, нередки: шла война в Чечне. Вот и сейчас несли несколько гробов. Казалось, от людского горя воздух стал вязким, липким, тяжелым. Мимо меня прошел военный, окликнул кого-то из колонны. С мрачным выражением лица они обменялись рукопожатием.
— Кто?
— Сашка Резник, Олег…
«Ничего не хочу слышать о несчастных, — решила я. — Скоро приедет Сережка, мы поженимся, и у нас…»
— …Серега Голоскоков, — выхватило мое сознание…
Дмитрий Чарков
Тигры, мишки, тополя…
Когда «вертушка» зависает, разглядывая тебя выпуклыми глазищами и покачивая пулеметами, то невольно замираешь, пялясь в бездушные затонированные стекла. Пилоты проявляются, как изображения на «Поляроиде», мгновениями позже. Но Митя слышал от брата, что глаз их не видишь никогда — просто не успеваешь: эти люди смотрят поверх тебя, куда-то вдаль, ты инстинктивно сбрасываешь оцепенение, оглядываешься и тут вдруг падаешь, отброшенный чудовищной силой навзничь: кто-то из тех людей незаметно нажал на какую-то кнопку. И ты уже мертв.
Всего-то кнопка — не педаль даже…
— Вот уж довелось… снова отступать к Москве, — прохрипел дед Кирилл. Он сильно болел эти дни, почти не вставал с постели.
— Почему опять, деда?
— Да в сорок первом-то… — Дед Кирилл закашлялся. — Ох ты ж, господи. Тьфу! … Я примерно такой же был, как Иса наш — вот мы драпали от фрицев…
— Да ну! Ты ж говорил, вы били их!
— Это в сорок четвертом били их да в сорок пятом… Били. И нас били. Так не свои же!
— Дед, а ты тоже федерал?
